Мемуары

Откровенность герцога де Бофора с Ла Буле сильно меня обеспокоила, ибо, совершенно уверенный в коварстве Ла Буле, равно как и в коварстве его приятельницы, я понимал, что притворные переговоры с двором, которые я замыслил, окажутся теперь не только бесполезными, но и весьма опасными. И, однако, обойтись без них было нельзя; судите сами, сколь невыгодно было нам предоставить честь возвращения Короля Кардиналу или принцу де Конде, ведь они, без сомнения, не преминули бы использовать это для доказательства правоты Кардинала, который утверждал всегда, будто мы противимся возвращению Его Величества. Президент де Бельевр, с которым я поделился своими сомнениями, сказал мне, что, поскольку герцог де Бофор нарушил тайну, могущую меня погубить, я вправе сохранить от него тайну, могущую его спасти; речь идет о судьбе партии; г-на де Бофора следует обмануть для его же блага, и, если я предоставлю ему, де Бельевру, свободу действий, он еще до наступления ночи исправит все зло, которое г-н де Бофор причинил нам разглашением тайны. Де Бельевр посадил меня в свою карету и привез к герцогине де [225]Монбазон, у которой г-н де Бофор проводил все вечера. Вскоре туда явился и сам герцог; де Бельевр повел себя так ловко, что и в самом деле исправил содеянное зло. Он уверил герцогиню и г-на де Бофора, будто убедил меня, что и в самом деле пора подумать о примирении; благоразумие требует еще до возвращения Короля в Париж хотя бы приступить к переговорам, и, поскольку речь идет о возвращении Короля, переговоры должен вести один из нас двоих — то есть герцог де Бофор или я. Г-жа де Монбазон, при первых же словах де Бельевра, тотчас за них ухватилась и, вообразив, будто мы и впрямь намерены вести переговоры, а, стало быть, поездка в Компьень более не грозит опасностью, объявила, и даже с поспешностью, что лучше будет, если туда поедет герцог де Бофор. Президент де Бельевр привел десятка полтора доводов, из которых ни в одном не видел смысла сам, чтобы доказать ей, что это было бы весьма неуместно; в этом случае я заметил, что ничто так не убеждает людей неумных, как то, чего они не могут понять. Де Бельевр даже намекнул им, что, может быть, было бы кстати, чтобы я, оказавшись в Компьене, согласился встретиться с Кардиналом. Г-жа де Монбазон, которая через различные каналы поддерживала или, скорее, полагала, что поддерживает, сношения с обеими сторонами, причем с каждой через особого посредника, уведомила двор об этом замысле через маршала д'Альбре, приписав себе, как мне рассказали впоследствии, его честь; это похоже на правду, ибо Сервьен как раз в эту самую пору, словно в урочный час, вновь завел со мной переговоры. Я на всякий случай откликнулся на них так, как если бы был уверен, что г-жа де Монбазон уже уведомила обо всем двор. Я не давал обещания непременно увидеться в Компьене с Кардиналом, потому что твердо решил его не видеть, но намекнул Сервьену, что, может быть, с ним увижусь; мне было ясно: только в надежде на то, что подобная встреча очернит меня в глазах народа, Кардинал согласится на поездку, которая может внушить народу, что я причастен к возвращению Короля в Париж, ибо по лицу Сервьена, более нежели из его слов, я понял, что возвращение это вовсе не столь противно желаниям Кардинала, как полагают в Париже и даже при дворе. Разумеется, в беседе с Сервьеном я забыл упомянуть, что намерен говорить об этом возвращении с Королевой. Он в великой радости отправился в Компьень сообщить о моем приезде; однако друзья мои, когда я поделился с ними своими планами, обрадовались куда меньше: они решительно восстали против них, ибо полагали, что мне грозит великая опасность. Я заставил их умолкнуть, объявив, что необходимое не может быть опрометчивым. Ночь я провел в Лианкуре, где хозяева дома всеми силами старались убедить меня возвратиться в Париж, и назавтра прибыл в Компьень к утреннему туалету Королевы.

Когда я поднимался по лестнице, маленький человечек в черном 207, ни разу не виденный мною ни прежде того, ни после, сунул мне в руку записку, в которой крупными буквами было выведено: «Если вы войдете к Королю, вы погибли». Я уже вошел — отступать было поздно. Поскольку я целый и невредимый пересек караульню, я решил, что опасность [226]миновала. Королеве, которая приняла меня весьма любезно, я сказал, что явился засвидетельствовать ей мое высокопочтение и готовность парижской Церкви служить их Величествам всем, к чему ее обязывает долг. Далее я вставил в свою речь все необходимое для того, чтобы иметь право сказать впоследствии, что я настоятельно убеждал Короля вернуться. Королева изъявила мне всевозможное расположение и даже казалась весьма довольной моими речами; но когда она завела разговор о Кардинале и почувствовала, что, несмотря на усердные ее старания заставить меня свидеться с ним, я упорно твержу, что после этой встречи уже бессилен буду ей услужить, она не сдержалась и побагровела; как она говорила впоследствии, ей пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не наговорить мне резких слов.