Мемуары

По этому случаю Кардинал пустился в подробности насчет коварства Ла Ривьера и привел один пример, в самом деле ужасный. «Человек этот, — прибавил он, — считает меня величайшим в мире глупцом и полагает, что не нынче, так завтра станет кардиналом. Я не отказал себе сегодня в удовольствии предложить ему посмотреть ткани, присланные мне из Италии, и поднести их к лицу, чтобы убедиться, какой оттенок ему более пойдет — огненный или алый». Впоследствии в Риме мне стало известно, что если Ла Ривьер и оказал вероломство в отношении Кардинала, то и Мазарини не остался в долгу. В тот самый день, когда Король по наущению первого министра рекомендовал Ла Ривьера в кардиналы, Мазарини отправил письмо кардиналу Сакетти — от письма этого, которое я читал, шапка Ла Ривьера способна была скорее пожелтеть, нежели покраснеть 247. Письмо было исполнено нежных чувств к Ла Ривьеру, но это и был верный способ погубить его в глазах Иннокентия X, ибо, люто ненавидя Мазарини, папа терпеть не мог всех его друзей.

Во время второго совещания, на котором присутствовала Королева, обсуждены были способы заставить герцога Орлеанского дать согласие на арест принцев. Королева утверждала, что это не составит труда, что они нестерпимо ему докучают, к тому же он разочарован в Ла Ривьере, потому что отлично знает: тот душой и телом предался принцу де Конде. Кардинал отнюдь не разделял уверенности Королевы насчет расположения Месьё. Г-жа де Шеврёз вызвалась его испытать. Месьё всегда питал к ней приязнь. Она ловко этим воспользовалась: найдя способ завести разговор о принцах, она убедила Месьё, что склонить Королеву к решению арестовать принцев может он один, хотя в глубине души Ее Величество сама весьма недовольна принцем де Конде. Герцогиня расписала Месьё, сколь велика будет его заслуга, если благодаря ему участники такого обширного мятежа, как Фронда, вновь станут верными слугами Короля; мимоходом и как бы невзначай она заметила, что Парижу каждый день грозит страшная участь — быть преданным огню и мечу. Я уверен, как уверена была и сама герцогиня, что последний довод подействовал на Месьё едва ли не сильнее всех прочих, ибо всякий раз, отправляясь во Дворец Правосудия, он дрожал от страха, и бывали дни, когда принцу де Конде не удавалось привезти его в Парламент. Называлось это — «У его Королевского Высочества приступ колики».Впрочем, страх Месьё был не лишен основания. Вздумай какой-нибудь лакей обнажить шпагу, мы все были бы перебиты менее чем в четверть часа; и самое удивительное — случись это между первым и восемнадцатым января, нас перерезали бы те, с кем мы [254]уже вступили в сговор, ведь все, кто состоял в свите Короля, Королевы и герцога Орлеанского, убеждены были, что верно служат своим господам, изо дня в день исправно сопровождая принцев во Дворец Правосудия.

Я никогда не мог понять, почему Кардинал мешкал последние пять-шесть дней перед исполнением своего замысла 248. Лег и Нуармутье забрали себе в голову, будто он делал это с умыслом в надежде, что мы с принцем де Конде перебьем друг друга во Дворце Правосудия; но будь у него такое желание, ему ничего не стоило его исполнить, заслав во Дворец двух своих людей, которые затеяли бы свалку, а кроме того, я полагаю, он боялся побоища уж никак не меньше, чем мы сами, ибо должен был понимать, что не найдет такого священного убежища, где сам сможет укрыться от расправы. Я со своей стороны всегда приписывал отсрочку, которая и впрямь могла и даже должна была породить множество великих опасностей, всегдашней его нерешительности. Тайна, в которую посвящены оказались семнадцать человек, была, однако, сохранена, и это одна из причин, уверивших меня в том, о чем я не раз говаривал вам и о чем упоминал уже в этом повествовании — болтливость не такой уж частый порок тех, кто привык участвовать в делах важных. Сильную тревогу внушал мне в ту пору Нуармутье, которого я знал за величайшего в мире болтуна.

Восемнадцатого января ночью Лег имел совещание с Лионном, во время которого всячески торопил его с исполнением замысла, и Кардинал назначил дело на полдень. Он еще накануне уверил принца де Конде, что из верных рук знает, будто Парен де Кутюр, один из синдиков, избранных рантье, скрывается в каком-то доме, и под предлогом приготовить все для поимки этого бедняги сделал так, что Принц сам отдал отрядам королевской легкой конницы приказ, которым воспользовались, чтобы позднее препроводить Принца в Венсеннский лес. Принцы явились в Совет. Капитан гвардии Королевы Гито арестовал принца де Конде, лейтенант Комменж — принца де Конти, а прапорщик Кресси — герцога де Лонгвиля 249. Я забыл сказать вам, что, уже одобрив намерение г-жи де Шеврёз склонить Королеву к действиям против принца де Конде, Месьё объявил вдруг непременным условием своего согласия, чтобы я дал письменное обещание служить ему, и, получив мою записку, тотчас отправился с нею к Королеве, полагая, что оказал ей величайшую услугу.