Мемуары

Герцог Орлеанский, отличавшийся редким проницанием, очень рано сознал, к каким следствиям может привести эта разладица; однажды, прогуливаясь со мной по Люксембургскому саду, он сам, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, заговорил со мной об этом, и стал убеждать меня поговорить с Кардиналом, от чего я учтиво отказался, сославшись на то, что Месьё известно не хуже меня — согласие наше притворно. Я посоветовал герцогу Орлеанскому открыть глаза Кардиналу через посредство маршала д'Эстре и Сеннетера. Он убедился в том, что они совершенно разделяют его мнение, хотя душой и телом преданы двору. Сеннетер, обрадованный заверениями герцога, что и я одних с ними мыслей, с самыми лучшими намерениями предпринял даже попытку примирить меня с Кардиналом, с которым, впрочем, я открыто не порывал. Сеннетер заговорил со мной об этом примирении, и я выразил полную к нему готовность, ибо ясно видел, что несогласие наше очень скоро приведет к усилению партии принца де Конде и к такой смуте, когда обдуманным действиям не будет уже места, ибо решение придется принимать мгновенно. А такого положения дел следует избегать с особенным тщанием. Итак, я отправился с Сеннетером к Кардиналу, обнявшему меня с нежностью, описать вам которую под силу лишь тому, кто может равняться с Мазарини добросердечием. Он обнажил передо мной свою душу — именно так он выразился; он заверил меня, что будет говорить со мной как с сыном — я на эту удочку [261]не попался; я заверил его, что буду говорить с ним как с отцом, и свое слово сдержал. Я сказал ему, что прошу его позволить мне раз и навсегда с ним объясниться; единственная цель, какую я преследую, — это покинуть поприще общественное, не стяжав для себя никакой личной выгоды; но именно по этой причине мне, более чем кому-либо другому, должно покинуть его с честью и с достоинством; я просил Мазарини принять в соображение мой возраст 259, который при отсутствии у меня к тому же необходимых дарований должен совершенно его успокоить насчет моих притязаний на первое место в правительстве; я заклинал его в то же время понять, что мое звание парижского коадъютора более унижено, нежели украшено ролью своего рода народного трибуна, — я терплю ее единственно в силу необходимости; г-ну Кардиналу следует уяснить себе, что по одной лишь этой причине я должен бы горячо желать порвать с партией противников двора, даже если бы не было тысячи других причин, ежеминутно питающих мое отвращение к мятежу; касательно же притязаний на кардинальский сан, которые могли бы поселить в нем известную тревогу, я со всей искренностью открою ему, каковы были и есть мои чувства на сей счет; по глупости я когда-то забрал себе в голову, что почетнее будет отделаться от сана, нежели им обладать; г-ну Кардиналу известно, что проблески безумного этого намерения мне случалось не раз обнаруживать; епископ Аженский исцелил меня от него, доказав разумными доводами, что оно неисполнимо и не удалось никому, кто затевал подобное предприятие; но все это, по крайней мере, должно показать г-ну Кардиналу, что жажда пурпура не была велика во мне даже в юные годы, и положа руку на сердце она и ныне весьма умеренна; со временем архиепископу Парижскому трудно будет не удостоиться кардинальской мантии, но именно потому, что ему не составит труда получить ее по всем правилам и способами, приличествующими духовной особе, я навлек бы на себя позор, прибегнув к иным средствам для ее получения; я был бы в отчаянии, если бы кто-нибудь на минуту вообразил, что моя мантия обагрена хоть каплей крови, пролитой в междоусобице; я решил совершенно и безвозвратно уйти от всего, что зовется интригой, прежде чем сделать самому или допустить, чтобы другие сделали для назначения моего кардиналом шаги, хоть сколько-нибудь прикосновенные к интриге; г-н Кардинал знает, что по той же самой причине я отказался от денег и аббатства, и таким образом, сделав публичные на сей счет заверения, обязался бескорыстно служить Королеве; единственная корысть, какая остается мне в этом положении, — это с честью закончить начатое и спокойно вернуться к отправлению одних лишь духовных моих обязанностей; ради этого я прошу у него лишь того, чего польза Короля требует более, нежели моя собственная выгода; г-н Кардинал должен помнить, что на другой день после ареста принца де Конде он послал меня к рантье посулить им от его имени то-то и то-то (подробности наскучили бы вам, и оттого я в свое время опустил их), но вопреки всем посулам этим людям стараются внушить, будто я обманываю их в сговоре с двором. Мне [262]известно, что Ондедеи в такой-то час заявил в доме г-жи д'Ампю, что, мол, бедный г-н Кардинал едва не дал коадъютору завлечь себя в обман, но г-ну Кардиналу, по счастью, открыли глаза, а коадъютору готовят пилюлю, какой он не ожидает; я понимаю, что г-ну Кардиналу не по сердцу благоволение ко мне герцога Орлеанского, но до его ушей могли и должны были довести, что я совсем не искал этой милости, сознавая неудобства, с нею связанные. Об этом вопросе я рассуждал особенно подробно, ибо политику кабинетному всегда труднее его уразуметь: люди эти видят в фаворе долю столь завидную, что даже жизненный опыт не способен убедить их, что залог успеха не в нем одном.