Мемуары

На другой же день Месьё огласил в Парламенте условия, предложенные им бордоским депутатам, прибавив, что желает, чтобы условия эти были приняты в течение десяти дней, в противном случае он берет свое слово обратно. Нет нужды объяснять вам, что Ле Телье не мог бы не только сделать подобное предложение, но даже и одобрить его, не имей он на то особого приказания Кардинала, но тем более нет нужды убеждать вас, что даже самые выгодные посулы должно делать вовремя. Обещание сместить д'Эпернона с должности, будь оно сделано хотя бы за неделю до отъезда Короля, покинувшего Париж в первых числах июля, быть может, навсегда обезоружило бы Гиень и надолго заставило бы замолчать сторонников Принца в парижском Парламенте. 8 и 9 августа оно не оказало почти никакого впечатления: после бурных прений решено было только уведомить о нем президента Ле Байёля и других депутатов корпорации, выехавших ко двору; несмотря на то, что герцог Орлеанский поминутно грозил покинуть заседание, если к обсуждению примешают вопросы, не имеющие касательства к главному предмету обсуждения, несмотря на это, повторяю, раздалось множество голосов, предлагавших потребовать от Королевы освобождения принцев и отставки кардинала Мазарини. Первым заговорил об этом президент Виоль, горячий приверженец принца де Конде, и не потому, что надеялся на успех своего предложения — он знал, что партия его еще не довольно сильна и мы намного превосходим его числом голосов; но он знал также, что ему на руку хотя бы поставить нас с герцогом де Бофором в затруднение, заговорив о том, о чем мы не желали бы говорить и о чем, однако, не можем промолчать, не прослыв в известном смысле мазаринистами. Надобно признать, что президент Виоль в этом случае и впрямь оказал принцу де Конде большую услугу; тогда же Ле Бурде, храбрый и решительный рубака, бывший когда-то капитаном гвардии, а потом преданно служивший принцу де Конде, затеял дерзкое предприятие, которое, хотя и не увенчалось успехом, придало смелости его партии. Переодетый каменщиком и окруженный восемьюдесятью офицерами, его сослуживцами, которые пробрались в Париж, а также толпою парижских подонков, которым они раздали деньги, он приблизился к вышедшему из Большой палаты и уже достигшему середины зала Дворца Правосудия герцогу Орлеанскому и крикнул: «Долой Мазарини! Да здравствуют принцы!» Увидев их, да еще услышав два выстрела, которые Ле Бурде в это же время произвел из пистолета, Месьё круто повернулся и спасся бегством в Большую палату, как ни старались мы с герцогом де Бофором его удержать. Меня ударили кинжалом 269, рассекшим мое облачение, г-н де Бофор вместе с гвардейцами Месьё и нашими людьми стойко выдержал нападение и, отразив его, отбросил Ле Бурде до самой дворцовой лестницы. В этой маленькой стычке были убиты двое гвардейцев Месьё. Схватки, происходившие в [273]Большой палате, были несколько опаснее. Там почти ежедневно собиралась ассамблея в связи с делом Фуле, о котором я вам уже говорил; ни одна из них не обходилась без нападок на Кардинала, и сторонники Принца по два-три раза в день имели удовольствие выставлять нас перед народом безусловными его единомышленниками; всего примечательней, что в эту самую пору Кардинал и его приспешники обвиняли нас в том, что мы стакнулись с бордоским парламентом, ибо мы утверждали, что, если не договориться с ним, мы отдадим парижский Парламент принцу де Конде. Ле Телье был с нами согласен и уверял, будто каждый день доносит об этом двору. Не знаю, так ли это было на самом деле. Главный прево королевского дома, находившийся тогда при дворе, уверял меня по возвращении, что Ле Телье говорил правду и он, мол, знает об этом из верных рук. Лионн позднее не раз утверждал обратное: Ле Телье, мол, и вправду торопил Короля возвратиться в Париж, но для того лишь, чтобы положить конец козням, которые, по его словам, я строю против трона. Между тем и на смертном одре мне не пришлось бы каяться в этом прегрешении. В продолжение всего описанного времени я действовал с таким чистосердечием, как если бы приходился родным племянником кардиналу Мазарини. И поступал я так не из любви к нему, ибо со времени нашего примирения он ничем не заслужил моей благодарности, а потому, что считал благоразумным противоборствовать успехам, каких партия Принца добивалась день ото дня вследствие неразумного поведения его собственных врагов; а чтобы противоборствовать им с толком, я принужден был столь же усердно противиться угодливости сторонников министра, сколь и ухищрениям приверженцев принца де Конде. Одни, когда я пытался помешать их действиям, бранили меня мазаринистом, другие, едва я пытался выказать хоть сколько-нибудь осмотрительности, чтобы сохранить доверенность ко мне народа, называли меня бунтовщиком.