Мемуары

Месьё, самый нерешительный человек на свете, даже избрав наконец какую-нибудь цель, никак не мог решить, какими средствами ее домогаться. Порок этот — самый ядовитый источник ошибок, совершаемых человечеством. Месьё желал, чтобы принцы получили свободу, но иногда ему хотелось, чтобы освободил их двор. Желание, однако, было бессмысленно, ибо если бы двор и даровал им свободу, первой его заботой было бы отстранить Месьё от участия в этом предприятии или, во всяком случае, допустить его участвовать в нем только, когда все уже свершится, и для одного лишь вида. Месьё сам хорошо это понимал и сто раз говорил мне об этом. Но поскольку он был слабодушен, а люди такого склада неспособны до конца отличить то, чего они действительно хотят, от того, что им, может быть, захотелось бы, он время от времени поддавался на уговоры маршала де Грамона, который изо дня в день предоставлял Мазарини себя дурачить и раза два в неделю убеждал Месьё, будто двор действует совершенно чистосердечно, намереваясь дать свободу принцам. Вскоре я заметил, к чему приводят беседы Месьё с маршалом де Грамоном, но, полагая, что двумя-тремя словами всегда могу рассеять сделанное ими впечатление, не придавал им особого значения, тем более что Месьё, признавшийся мне, как смертельно он боится разглашения тайны, безусловно не мог выдать ее человеку, который был ему известен как самый отъявленный болтун. И, однако, я ошибся: Месьё, хотя и в самом деле не признался маршалу, что через фрондеров ведет переговоры с партией принцев, сделал едва ли не худшее, сообщив Грамону, что фрондеры ведут такие переговоры от собственного своего имени, — они, мол, хотели склонить Месьё к тому же, но он отказался, ибо намерен содействовать освобождению принцев только вкупе с двором, будучи уверен, что двор с охотою за это возьмется. Первый президент и маршал де Грамон, которые действовали заодно, не замедлили поделиться этой важной новостью с Виолем, Круасси и Арно, предостерегая их, чтобы те не вздумали доверяться фрондерам, главной силою которых мог быть конечно же только герцог Орлеанский. Вообразите, какие следствия повлекла бы за собой эта оплошность, если бы предосторожности, взятые мною и принцессой Пфальцской, не предотвратили беды. Пять или шесть дней подряд она вела хитроумнейшую игру, чтобы затемнить дело, которое горячность Виоля осветила более необходимого, а когда принцесса достигла цели и решила, что более нет нужды играть «comoedia in comoedia» 302, она с еще большим успехом, как вы увидите далее, обратила себе на пользу развязку пьесы.