Мемуары

В качестве попечителя, он с усердием и настойчивостью занимался своим университетом, пригласил в него известных ученых и часто объезжал вверенные ему провинции.

Наибольших успехов достигли университеты виленский и дерптский, после них — харьковской. Дворянство Лифляндии, Эстляндии и Курляндии высказалось против дерптского университета, объявившего себя защитником крестьян и третьего сословия. Один из профессоров этого университета, Паррот, был до крайности прямодушный человек, питавший безграничную привязанность к Александру. Он необычайно заботился о здоровье императора и часто проявлял эти заботы. Я помню, между прочим, что г-жа Паррот послала Александру связанный ею жилет, который, по ее словам, обладал свойством сохранять жизнь императора. Паррот умолял Александра носить этот жилет. Благодаря такой восторженной любви он сумел приобрести дружбу Александра. Во время частых поездок Паррота в Петербург император приглашал его к себе и много беседовал с ним.

Попечителем московского округа назначили Муравьева, бывшего воспитателя и секретаря великого князя, человека достойного, но чрезвычайно боязливого и без всякой энергии. Император назначил его товарищем министра народного просвещения для того, чтобы не говорили, что должности товарищей министров розданы были исключительно его молодым друзьям и чтобы не казалось, что эти должности созданы для них. Новосильцев был назначен попечителем петербургского округа. Но так как в Петербурге медицинская школа уже находилась в ведении министерства внутренних дел, а юридический факультет не мог быть открыт, пока комиссия составления законов не окончит свою работу, Новосильцев ограничился учреждением нормальной школы или философского факультета, с специальной целью приготовлять юношество к преподавательской деятельности по наукам точным, административным и литературе.

Первые шаги этой школы были блестящи. Она дала, казалось, выдающихся по знаниям учеников. Но это продолжалось недолго; впоследствии ученики эти не оправдали возлагавшихся на них надежд.

Школа эта закрылась, не дав сколько-нибудь солидных результатов. Настоящий университет, наделенный привилегиями и имуществом, вероятно, удержался бы лучше, что доказывается примером университетов московского и харьковского, которые, хотя и пришли в упадок, однако не прекратили своего существования, как ни небрежно к ним относились.

Граф Завадовский был назначен министром народного просвещения. Он был секретарем графа Румянцева одновременно с князем Безбородко, и дружеские отношения их с тех пор не прерывались. Граф Румянцев посоветовал Екатерине взять их обоих к себе в секретари, чему они и обязаны своей блестящей карьерой. Безбородко быстро выдвинулся своей смышленостью и способностью к работе. Он пользовался доверием монархини и достиг высшего сана. Уверенный в самом себе, он был единственным человеком, не ухаживавшим за фаворитами и державшимся собственными заслугами. Завадовский сумел добиться успеха в другом роде. Он стал фаворитом императрицы, привязался к ней и чувствовал себя очень несчастным, когда через шесть месяцев она удалила его от себя. Два его друга, Безбородко и Воронцов, старались уговорить его отнестись ко всему по-философски. Как бы в утешение, он получил от императрицы подарки, даже более значительные, чем те, которые она всегда делала своим отставляемым фаворитам, так как Екатерина видела в нем не только обыкновенного фаворита, но признавала за ним еще и другие достоинства. Впоследствии он женился, и при дворе к нему продолжали относиться хорошо. Благодаря своему другу Воронцову, а также и своей репутации человека, хорошо знавшего русский язык, им были написаны некоторые манифесты времен императрицы Екатерины, он получил пост министра. Он жил на счет этой приобретенной им репутации и слыл за ученого.

Это был сговорчивый человек, с добрым и справедливым сердцем, но немного топорный. Его ум, так же как и его фигура, могли поворачиваться только целиком. Он трудно соображал и не схватывал оттенков мысли; вместе с тем у него было желание и претензия разбираться в реформах и новых веяниях и, кроме того, самолюбие, благодаря которому он вовсе не хотел быть в числе стариков, не умеющих ничему учиться и ничего не забывающих. Все же это не мешало ему обладать самыми характерными чертами русского администратора: полной подчиненностью и глубокой покорностью всему, что шло свыше. Он охотно и с восторгом говорил о классиках и цитировал отрывки, оставшиеся у него в памяти. Родная литература его очень интересовала. По какому-то странному случаю, он учился в польской иезуитской школе и знал латынь. Он не забыл польского языка и хвалился этим, с восторгом отзываясь о нашем старом поэте Иване Кохановском, некоторые стихотворения которого знал наизусть. Благодаря этому, в нем осталось нечто вроде симпатии к Польше и полякам, что отражалось даже на меню его обедов, на которых постоянно подавались польские кушанья.