Мемуары

Новосильцев был умен, проницателен, обладал большой способностью к работе, парализовавшейся только чрезвычайной любовью к чувственным удовольствиям и наслаждениям, что не мешало ему много читать, успешно изучать состояние промышленности и приобрести основательные знания в области законоведения и политической экономии. Наряду с изучением этих наук, он предавался поверхностному философствованию о многих вещах, стремясь быть свободным от всяких предрассудков, что, однако, нисколько не вредило благородству его характера. Его благородные свойства еще с большей силой отражались, как в зеркале, в молодом Строганове. Их взгляды, их чувства носили отпечаток справедливости, искренности, европейского просвещения, неизвестного в то время в России; я не устоял перед этим, и между нами возникла тесная дружба и взаимное доверие, о чем я уже говорил раньше. Они часто расспрашивали меня о великом князе. Я считал себя вправе, соблюдая некоторую осторожность, доверить им часть признаний, сделанных мне великим князем, а также и его благородные намерения. Они поняли чрезвычайно важное значение того, что я им сообщил.

Я сказал великому князю о моих друзьях. Граф Павел уже раньше привлек его внимание; я сообщил великому князю, что убеждения этих людей сходились с его убеждениями, что можно было положиться на их чувства и их скромность, что они желали бы видеть его частным образом, предложить ему свои услуги и выяснить себе, как придется действовать в будущем, чтобы пойти навстречу его благородным побуждениям. Великий князь согласился приобщить их к своей тайне и сделать их соучастниками своих замыслов. Это сближение началось в Петербурге, после восшествия на престол императора Павла, но завершилось только в Москве, во время коронации. Было условлено собраться в определенный день и час в каком-нибудь малозаметном месте, куда придет и великий князь.

Новосильцев приготовился к совещанию. Он перевел на русский язык отрывок из одного французского сочинения, название которого я не могу вспомнить, где как раз речь шла о советах, данных одному молодому князю, которому предстояло взойти на престол и который желал узнать, как лучше можно было бы осчастливить свое государство.

Записка Новосильцева представляла собой лишь введение, в котором вопрос рассматривался в самой общей форме, без подробного и основательного разбора отдельных отраслей управления. Этот пробел предстояло пополнить в следующей записке, но она так и не была составлена. Между тем этот общий и беглый набросок обязанностей главы государства и тех трудов, которые должны занимать его, был выслушан великим князем с вниманием и удовольствием. Это были хорошо составленные краткие обзоры и общие схемы того, что может лечь в основу благополучия народов, с очерком необходимых для того мероприятий. Автор включил туда красноречивые обращения к благородному и патриотическому сердцу монарха. Новосильцев писал изящным русским языком; его стиль был ясен и казался мне гармоничным. Великий князь осыпал его похвалами и уверил его, а также и графа Павла, что разделяет принципы, высказанные в этой статье, и что эти принципы вполне соответствуют его собственным убеждениям. Он уговаривал Новосильцева работать над этим произведением, окончить его и отдать ему, чтобы он мог лучше обдумать его содержание и когда-нибудь осуществить на практике эти теоретические предположения. С этого дня молодой граф и Новосильцев стали делить доверие, оказанное мне великим князем и были допущены к участию в нашем союзе, долго остававшемся в тайне, что привело впоследствии к серьезным результатам.

Результаты эти и даже уже самое посвящение в проекты великого князя двух ревностных русских патриотов, должны были уничтожить одну за другой иллюзии наших первых грез, таких обольстительных: для меня — потому что с ними соединялись надежды на независимость моего отечества, для великого князя — потому что эти грезы навевали на него мечту о возможности устроить для себя уединенное и покойное существование. Мечты эти все же не были покинуты сразу. Они держались вопреки действительности, уничтожавшей их капля за каплей. Великий князь всегда возвращался к ним, искал в них утешения от перспектив того близкого будущего, тяжесть которого он вполне сознавал. Он не решался порвать с надеждами на более отдаленное будущее, которое в большей мере ответило бы его желаниям и которое он представлял себе в своем воображении в таких привлекательных красках, что даже после только что приведенного мною разговора, он все еще настаивал на необычайном манифесте, о котором я упомянул ранее.