Мемуары

Двое новых друзей заметили склонность великого князя к спокойной жизни, не обремененной теми заботами, которые должно наложить на него принятие короны. Они основательно говорили, что это не способствовало бы ни его славе, ни интересам страны, счастье которой ему будет доверено и которое должно было составить его единственную цель. Они, при всяком удобном случае, восставали против этой эгоистической наклонности, делая вид, что ничего не знают о его намерениях. Я же выслушивал сочувственно желания великого князя, потому что они были для меня понятны. Я не мог порицать их всецело, хотя и не скрывал от него того, что многое в этих желаниях представлялось мне неосуществимым. Результатом этого было его большее доверие ко мне, долго державшееся, с различными колебаниями, на воспоминании о нашей первой дружбе и прекратившееся только после моего отъезда из Петербурга.

На нашем совещании во время коронации было решено, что Новосильцев, бывший на дурном счету из-за взглядов, в которых его подозревали, и из-за слишком свободного поведения, которым он себя зарекомендовал, оставит Россию на время царствования Павла, или до тех пор, когда его можно будет вызвать обратно, и отправится в Англию. Великий князь достал ему паспорт через Растопчина, который заведывал тогда военными делами и начиная укреплять свое влияние при императоре Павле.

Растопчин был одним из усердных посетителей Гатчины и Павловска до восшествия на престол Павла I. Это был, я думаю, единственный умный человек, привязавшийся к Павлу до его воцарения. Великий князь Александр, преданный отцу в царствование Екатерины, выделил среди других графа Растопчина, почувствовав к нему уважение и дружбу. Придворные интриги потом все это изменили, и между ними установилась холодность и несогласие; но в этот момент они еще поддерживали прежние хорошие отношения.

Кроме того, Растопчин был также в прекрасных отношениях и с Новосильцевым, так как оба они принадлежали к числу фрондеров. По просьбе великого князя Растопчин обещал ему достать паспорт для Новосильцева. Между тем, когда перед отъездом из Москвы я пришел от имени великого князя напомнить ему об его обещании, он выразил нетерпение и подозрение относительно важного, как он говорил, политического значения, которое, казалось, придавали этому путешествию. Тем не менее Новосильцев получил наконец свой паспорт и уехал в Петербург, откуда отправился в Англию. За время пребывания в этой стране, в течение всего царствования Павла, он усовершенствовался в познаниях, которые приобрел раньше, и хорошо принятый графом Воронцовым, русским послом в Англии, завязал знакомства, которые вскоре оказались для него полезными.

Получив трехмесячный отпуск, мы с братом и с добрым Горским уехали в Пулавы, где нас нетерпеливо ждали наши родители, после двухлетнего отсутствия, стоившего им стольких беспокойств и забот. Сладки были часы, проведенные с ними в местах, где протекла наша счастливая юность. Но перспектива близкого отъезда омрачала наше счастье, а заботы о Петербурге мешали нам наслаждаться им вполне. Наши головы были полны мыслями о свойствах великого князя, о надеждах, которые подавали нам наши взаимные отношения. Родители слушали наши признания, наши радостные рассказы, с удивлением и беспокойством, сомневаясь в основательности наших заманчивых надежд. В Пулавах я получил несколько писем от великого князя, полных выражений дружбы, пересланных мне при разных удобных случаях, между прочим, через паладина эрцгерцога, только что вступившего в брак с великой княжной Александрой. Это способствовало тому, что значительно позднее, в 1812 году, проезжая через Пешт, я встретил милостивый прием с его стороны.

Отец, по нашим рассказам, сравнивал теперешний Петербург с тем, каким он был в то время, когда отец приезжал к русскому двору при Елизавете, когда Петр III был еще великим князем, или же в первые годы царствования Екатерины II. Мать беспокоилась о нашей безопасности. Она боялась, чтобы на нас не донесли, не открыли цели наших сношений с великим князем. На этом вертелись все наши разговоры. Во время нашего пребывания в Пулавах несколько раз распространялись благоприятные для Польши слухи. Они держались всего по нескольку дней ввиду их невероятности. С жадностью встречаемые каждый раз польским обществом, они порождали затем необычайное уныние и упадок духа.