Мемуары

Но возвратимся к графу Кочубею. Он выглядел европейцем и отличался прекрасными манерами и потому легко завоевал расположение и уважение. Он был тщеславен — слабость, общая почти всем людям, но в особенности свойственная русским и вообще славянам. Это вызвало нападки на него со стороны столь же тщеславных людей; но по мягкости характера он оставлял подобные нападки без внимания. Он имел навык в делах, но ему не доставало широких и действительных знаний. Ум у него был точный, но неглубокий; он отличался мягкостью характера, добротой, искренностью, которые редко можно встретить в России.

При всех этих свойствах в его душе глубоко гнездились некоторые чисто русские слабости, — жажда назначений, отличий и, в особенности, богатства, чтобы покрывать свои личные издержки и расходы своей все увеличивающейся семьи. Кроме того, он с чрезвычайной легкостью поддавался ходячим мнениям и всегда готов был следовать тем воззрениям, которые указывались высшей властью или же окружающей средой. Перед нами он высказывал либеральные взгляды, но всегда с какой-то недомолвкой, так как эти взгляды не могли совпадать с его собственными убеждениями. К этим слабостям нужно прибавить еще его тщеславие, которое ему при всем его желании никак не удавалось скрыть, за что два мои товарища преследовали его насмешками; я старался воздерживаться от таких насмешек, насколько мог, ценя его добрые свойства и его дружеское расположение, которое он мне оказывал как в то время, так и еще долго впоследствии.

Мы пользовались в то время привилегией являться к столу императора без предварительного приглашения. Наши тайные собрания происходили два или три раза в неделю. После кофе и короткого общего разговора император удалялся, и в то время как остальные приглашенные разъезжались, четыре человека отправлялись через коридор в небольшую туалетную комнату, непосредственно сообщавшуюся с внутренними покоями их величеств, куда затем приходил и государь. Там обсуждались различные преобразовательные планы; не было вопроса, который бы не затрагивался в этих беседах. Каждый нес туда свои мысли, свои работы, свои сообщения о текущем ходе правительственных дел и о замеченных злоупотреблениях власти. Император вполне откровенно раскрывал перед нами свои мысли и свои истинные чувства. И хотя эти собрания долгое время представляли собой простое препровождение времени в беседах, не имевших практических результатов, все же, надо сказать правду, что не было ни одного внутреннего улучшения, ни одной полезной реформы, намеченной или проведенной в России в царствование Александра, которые не зародились бы на этих именно тайных совещаниях.

Тем временем настоящее правительство, — сенат и министры, — продолжали управлять и вести дела по-своему, потому что стоило лишь императору покинуть туалетную комнату, в которой происходили наши собрания, как он снова поддавался влиянию старых министров и не мог осуществить ни одного из тех решений, которые принимались нами в неофициальном комитете. Можно было подумать, что эта комната была масонской ложей, по выходе из которой люди возвращались к своей обычной мирской жизни.

Наши таинственные собрания не могли ускользнуть от внимания двора и вскоре стали всем известны. Нас прозвали «партией молодых людей». Члены неофициального комитета начинали уже выказывать нетерпение и громко выражать неудовольствие на то, что их роль сводилась к нулю, что до сих пор они не добились никаких практических результатов. Они торопили императора с приведением в исполнение высказанных им взглядов и тех предложений неофициального комитета, которые были им одобрены и признаны необходимыми. Раз или два хотели убедить его приступить к энергичным действиям, заставить себе повиноваться, устранить людей с устарелыми взглядами, служивших помехой всяким преобразованиям, и заместить этих людей молодежью. Но подобные настояния оказывались безуспешными по той причине, что император, вообще склонный к уступчивости и не умевший идти к своей цели иначе, как путем частичных соглашений и осторожных попыток, кроме того, еще и не чувствовал себя настолько господином положения, чтобы отважиться на мероприятия, казавшиеся ему слишком решительными.

В нашем комитете самым пылким был Строганов, самым рассудительным — Новосильцев, наиболее осторожным и искренно желавшим принять участие в делах — Кочубей; я же был самым бескорыстным и всегда старался успокоить слишком сильное нетерпение других.