Мемуары

Г-жа Вильдбаде, иногда приезжая в город по своим делам, привозила мне масла. Я попросила ее однажды отвезти его моему предполагаемому племяннику. «Я не знаю, где он живет», — ответила мне она. Я сказала, что прикажу отвести ее туда. Один из моих лакеев повел ее во дворец. Когда она узнала правду, от удивления и счастья с ней едва не сделалось дурно. Великий Князь пожаловал ей сто рублей и платье ее мужу. Мне кажется, что эта пенсия продолжалась несколько лет.

Удовольствия все увеличивались. Императрица старалась сделать пребывание в Царском Селе возможно более приятным. Придумали играть на лужайке перед дворцом. Было два лагеря: лагерь Александра и лагерь Константина. Они отличались знаменами, в одном — розовое, в другом — голубое, с вышитыми серебром вензелями. Я была в лагере Александра. Императрица и лица, не участвовавшие в игре, сидели на скамейке перед дорожкой вокруг дворца. Великая Княгиня Елизавета вешала свою шляпу на знамя, прежде чем бежать. Она едва касалась земли, до того она была легка. Ветер играл ее волосами, она обгоняла всех женщин. Ею любовались, и ее вид никогда не мог надоесть.

Эти игры нравились всем, и им предавались с удовольствием. Императрица, бывшая воплощенной добротой, заметила, что камергеры и камер-юнкеры, дежурившие во дворце два раза в неделю, очень жалели, когда кончалось дежурство. Она позволила им оставаться в Царском Селе, сколько им было угодно, и никто из них не уехал за все лето.

Зубов участвовал в играх. Грация и красота Великой Княгини не замедлили произвести впечатление на него. Однажды вечером во время игры Великий Князь подошел ко мне, взял меня за руку, а также и Великую Княгиню и сказал мне: «Зубов влюблен в мою жену». Эти слова, сказанные при ней, вызвали во мне крайне неприятное чувство. Я отвергала эту мысль как вещь невозможную. Я прибавила, что если Зубов способен на подобное безумие, то он достоин презрения и не следует обращать на это никакого внимания. Но было слишком поздно. Эти несчастные слова внесли замешательство в сердце Великой Княгини. Она была смущена, я чувствовала себя несчастной и беспокоилась. Нет ничего бесполезнее и опаснее, как обратить внимание молодой женщины на чувство, которое неизбежно должно оскорбить ее и которое чистота и благородство души не позволяют заметить, но удивление превращает его в замешательство, которое можно дурно истолковать.

Как обыкновенно, после игры я ужинала у Их Императорских Высочеств. Открытие Великого Князя не выходило у меня из головы. На следующий день мы должны были обедать у Великого Князя Константина в его домике в Софии*. Я отправилась к Великой Княгине, чтобы сопровождать ее. Она сказала мне: «Пойдемте скорее, впереди других, мне надо вам кое-что сказать». Я повиновалась; она дала мне руку, и, когда мы были так далеко, что нас не могли слышать, она сказала мне: «Сегодня утром к Великому Князю приходил Ростопчин и подтвердил ему то, что он заметил насчет Зубова.

__________________________

* Маленький городок, построенный за садом Царского Села. Примеч. авт.

___________________________

Великий Князь мне с такой горячностью и тревогой передавал свой разговор с ним, что со мной едва не сделалось дурно; я не знаю, что мне делать, присутствие Зубова будет стеснять меня, я уверена в этом».

«Ради Бога, успокойтесь! — отвечала я ей. — Все это достойно только вашего презрения. Вам нечего ни смущаться, ни беспокоиться. Будьте настолько мужественны, забудьте все, что вам сказали. И все решится само собою». Она немного успокоилась, и обед прошел довольно хорошо. Вечером мы поднялись к Императрице. Зубов был задумчив и непрестанно бросал на меня томные взгляды, которые он переносил потом на Великую Княгиню. Скоро всем в Царском Селе стало известно об этом безумии, и против меня появились две партии: поверенные и шпионы. Графиня Шувалова была главной поверенной чувств Зубова. Граф Головкин, граф Штакель-берг, Колычев, камергер и впоследствии маршал Двора, фрейлины княжны Голицыны и доктор Бек следили за мной. Они изо дня в день отдавали отчет в своих наблюдениях графу Салтыкову. Наши прогулки, разговоры, малейшее внимание, оказываемое мне Великой Княгиней, все это подхватывалось, подвергалось переработке, разбиралось и через Салтыкова передавалось Великой Княгине-матери. Я была окружена легионом врагов. Но моя совесть была спокойна, и я была так проникнута чувством дружбы к Великой Княгине Елизавете, что вместо того, чтобы беспокоиться об этом, я удвоила усердие и в некотором роде дерзость. Покровительство Императрицы, ее милостивое отношение ко мне и доверие Великого Князя удаляли от меня всякое замешательство.

Эти обстоятельства только укрепили мою дружбу с Великой Княгиней. Мы почти не расставались с ней, и она сообщала мне все свои чувства. Я была глубоко тронута, и ее слава стала целью моего счастья».

Я не знаю ничего привлекательнее, как эти первые излияния души. Они как чистый источник, пробивающий себе новую дорогу, пока он не найдёт места, где разлить воды свои и освободиться от земли, его сдавливающей.