Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Еще одно слово о министре. Те, кто работал с Мальро начиная с 1958 года, знают об этом гораздо больше меня, но мое небольшое свидетельство может быть интересным для некоторых людей. До прихода в министерство он еще меньше меня был осведомлен о том, как функционирует государственная власть. Вероятно, ему неведомы были различия между законом, декретом или постановлением. За несколько дней он усвоил то, что обязан был знать, с одинаковой быстротой вник в содержание различных дел, притягивавших любопытство журналистов. Мальро заставил себя следовать строгому расписанию и принимал представителей прессы в назначенное заранее время с точностью до минуты. На конкретные вопросы он отвечал со знанием дела; это поражало рядовых журналистов и огорчало таких людей, как, например, Жорж Альтман, сожалевших, что Мальро занимается подобными пустяками. Хотя он был вспыльчивым человеком, я не помню случая, чтобы Мальро с кем-то из своих сотрудников разговаривал в повышенном тоне. Иногда он ставил меня в затруднительное положение, ибо обещал тому или иному лицу некий пост или льготу, возлагая на меня ответственность за выполнение этого обещания. Между тем не всегда от меня зависело решение вопроса.

Здесь кроется причина моей «размолвки» с Роменом Гари, в таланте которого я убедился еще будучи в Лондоне и к которому питал дружеские чувства. Андре Мальро хотел назначить его советником по культуре французского посольства в Лондоне; я тоже этого хотел. В своем любимом стиле Андре уверил Гари, что «дело сделано». Однако необходимо было еще получить согласие секретариата Генерала. Гастон Палевски рассудил, что Гари для данного поста слишком легковесен или слишком молод. И мне, таким образом, предстояло сообщить ему об этом. Однажды утром, более беспокойным, чем обычно, я позвонил Гари по телефону и сказал ему, резче, чем это следовало бы сделать, чтобы он не рассчитывал на Лондон и соглашался на тот пост, который предлагается. На протяжении не одного года Гари считал меня виновником решения, которого я не принимал. В одном из своих писем Роже Мартен дю Гар намекнул на то, что Гари говорил обо мне. Но еще задолго до его смерти следы этого недоразумения полностью стерлись.

Через месяц после окончания первого царствования Генерала я стал сотрудником «Комба». В ту эпоху эта газета пользовалась самой высокой репутацией в литературных и политических кругах столицы. Особенно ценили передовицы Альбера Камю: настоящий писатель комментировал события дня. В команду входила также плеяда интеллектуалов, принимавших участие в Сопротивлении, которые еще не возвратились к своим обычным занятиям; назову хотя бы некоторых: Альбер Оливье, Жак Мерло-Понти, двоюродный брат философа Мориса Мерло-Понти (после защиты диссертации на тему «Космологии XX века» он стал преподавать философию в университете Нантерра), Пьер Кауфман (он также преподает философию в том же самом университете), Александр Астрюк, Роже Гренье, другие писатели или философы. Какое несоответствие между количеством серого вещества и имевшимся у редакции газетным пространством! Диспропорцию подобного же рода я наблюдал в Министерстве информации. Очевидно, этих писателей или преподавателей высшей школы обуревали чувства, сходные с теми, что побудили меня не возвращаться сразу же в университетские стены.

Руководителем редакционной команды, вопреки распространенному мнению, никогда не был Альбер Камю, им являлся Паскаль Пиа, личность незаурядная, видимое существование которого, путь в обществе не позволяют угадать ни того, что он из себя представлял, ни того, кем бы мог стать. Его связывала очень тесная дружба с Андре Мальро, который посвятил ему одно из своих юношеских произведений. Будучи человеком литературной культуры, одновременно и широкой и глубокой, Пиа обладал необыкновенным талантом критика, если не творца, внушал уважение всем благодаря тому, что В. Янкелевич мог бы назвать «не-знаю-благодаря-чему». Заслуги в движении Сопротивления? — но и у других были такие же заслуги. Скромность? — может быть. Пиа был директором издания и формально и фактически, трудился с утра до вечера, при этом, как мы говорили, доходил до неправильно поставленных запятых и орфографических ошибок. Отказ от «карьеризма» в социальном значении этого слова, твердая решимость укрываться в неизвестности, хотя «Комба» для всех открывала возможность прорыва? Откуда шло желание оставаться в тени? Мы говорили об этом в нашей команде. Некоторые утверждали, что во время изучения истории Пиа измерил отрицательные стороны славы, он открыл произведения писателя, оказавшегося в забвении, произведения, из которых некий автор, сегодня еще сохраняющий доброе имя, извлек основное содержание своих писаний. Такое объяснение слишком рационально, чтобы быть убедительным. Мне неведома тайна Пиа, многие люди, знакомые с ним лучше меня, быть может, посвящены в нее больше.