Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Итак, сначала: «Когда наши войска отражают умышленное нападение, совершенное внезапно и по приказу, мы чувствуем свою солидарность с французами, которые сражаются и гибнут в далекой земле». И сразу же — противоположное суждение: «Однако ограничиться этим — значит проявить какую-то трусость. Очень возможно, что в нынешней ситуации утверждение силы является неизбежной необходимостью. И пусть завтра начнутся переговоры, сегодня следует прибегнуть к оружию. Но как не признать того, что сама эта необходимость означает жестокое разочарование, горькое поражение для надежд, которые все мы питали сразу же после Освобождения? Только что принятая Конституция торжественно провозглашает, что Франция никоим образом не будет покушаться на свободу любого народа. Мы признали независимость Вьетнама в рамках Французского союза. Ничто не позволяет нам думать, что наши представители хотели бы отступиться от этого принципа. В этом свете нынешнее сражение кажется лишь еще более пагубным, поскольку у нас нет и не должно быть намерений вести новую завоевательную войну и поскольку Вьетнам до настоящего времени не отрицал наших прав». Я не делал различий между Вьетнамом и Вьетминем: Хо Ши Мин представлял Вьетнам. Не имея точных сведений о предыстории переворота в Ханое, я отказывался от определения доли ответственности различных действующих лиц. Статью заключал призыв к парламенту еще раз подтвердить французскую доктрину. «Мы уверены, что народные избранники выразят не волю к „поддержанию“, но истинную французскую позицию, не имеющую ничего общего с грязными интересами; то, что нация полна решимости спасти, не есть то, что можно поддержать единственно силой. Поддержание путем насилия не будет поддержанием Франции».

Статья эта не кажется мне двусмысленной, хотя автор находился в затруднительном положении. Отказ от нового военного завоевания, на которое у нас нет средств, которое не входит в наши намерения; уважение обещания о предоставлении независимости; то, что Франция намерена поддержать, это не колониальный режим прошлого. Тон передовицы Альбера Оливье, появившейся на следующий день, отличался от тона моей статьи, но эта передовица опиралась на сообщение Леона Блюма в парламенте. В подтверждение своей главной мысли он цитировал слова председателя Совета министров — социалиста. «В настоящий момент, — писал А. Оливье, — можно лишь констатировать отказ вести переговоры под давлением силы или, как очень хорошо выразился Леон Блюм, „до того, как будет восстановлен мирный порядок, являющийся необходимой основой для выполнения договора“».

В качестве главы переходного правительства Леон Блюм должен был взять на себя разрешение проблемы, за возникновение которой он, может быть и против своей воли, нес ответственность и серьезность которой от него не ускользала. Тем не менее он взял на вооружение формулу, содержавшую в зачатке многолетнюю войну: «восстановить мирный порядок». Восстановление такого порядка означало попытку нового военного завоевания, хотя от намерений начать его открещивались. Национальное чувство, столь мощное в стране (не будем употреблять двусмысленный термин «национализм»), незнание соотношения сил объясняют, не оправдывая, те решения, которые постепенно увлекли Францию во вьетнамскую западню. Передовица от 29 января 1947 года, в которой комментируются заявления Мариуса Муте относительно возвращения Индокитая, на мой сегодняшний вкус кажется слишком умеренной. Тем не менее она напоминает об отказе Франции от военных завоеваний и о необходимости разговаривать не только с теми, кто находится под нашим покровительством, но прежде всего с теми, кто пользуется доверием населения[109].