Мемуары

Тем временем король был еще во Флоренции, и если бы ему оказали сопротивление в Витербо, на что венецианцы надеялись, то они послали бы туда людей, как и в Рим, если бы король Ферранте остался в нем; они и помыслить не могли, чтобы он бросил Рим, и, когда узнали об этом, начали испытывать страх. Послы обоих королей всячески торопили их с заключением соглашения, угрожая в противном случае уехать из Венеции, поскольку они провели в ней уже четыре месяца. Они каждый день ходили в Синьорию. Я делал все возможное, ибо понимал, что если лига будет создана, то наш поход и обретенная благодаря ему великая слава обратятся в дым. Но венецианцы еще надеялись, что королю будет оказано сопротивление у Сан-Джермано и что туда будут стянуты все силы Неаполитанского королевства, как оно и было.

Глава XX

Узнав, что Сан-Джермано оставлен и король вошел в Неаполь, они послали за мной и сообщили мне эти новости, делая вид, будто рады им. Они сказали, однако, что неаполитанский замок хорошо защищен, и я видел, что они питают надежду, что он устоит. Они дали согласие на то, чтобы неаполитанский посол набрал в Венеции людей и отправил их в Бриндизи, но тем временем, пока решался вопрос о лиге, их послы сообщили, что замок сдался. Они вновь послали утром за мной, и я застал человек 50 или 60 в комнате дожа, который был болен желудком; он передал мне эту новость с радостным лицом, но, кроме него, никто в этом собрании не способен был притвориться радостным. И одни сидели у подножия скамей, подперев головы руками, другие – в иных позах, но все явно опечаленные. Думаю, что даже когда в Рим пришло известие о проигранной Ганнибалу битве при Каннах, то и тогда сенаторы не были так напуганы и потрясены. Никто, кроме дожа, не взглянул на меня и не произнес ни одного слова, и меня это весьма удивило. Дож спросил у меня, намерен ли король сдержать то, что обещал им; и я всячески заверил их, что так оно и будет, и объяснил, каким путем можно сохранить добрый мир, предложив свои услуги в надежде избавить их от подозрений; затем я ушел.

Переговоры о лиге не были еще завершены, и немцы, недовольные этим, хотели уехать. Герцога Миланского приходилось упрашивать по поводу не знаю уж какой статьи[524], но тем не менее он велел своим людям согласиться на все, так что в итоге договор о лиге был спешно заключен [525]. Пока они этим занимались, я постоянно извещал обо всем короля, торопя его принять меры, чтобы либо остаться в королевстве, изыскав побольше денег и набрав как можно больше пехотинцев, либо тронуться в обратный путь, оставив в главных городах сильные гарнизоны, и сделать это, пока еще не собрались его противники. Я также предупредил монсеньора Орлеан^ ского, который находился в Асти лишь с людьми своего дома, чтобы он разместил там солдат, поскольку, как я его убеждал, он скоро подвергнется нападению. А монсеньору де Бурбону, оставшемуся во Франции регентом вместо короля, написал, чтобы он срочно послал людей для защиты Асти, ибо если бы этот город был потерян, то из Франции было бы невозможно доставить королю помощь. Еще я известил маркизу Монферратскую, которая была врагом герцога Миланского и проявляла большую благосклонность к нам, чтобы она в случае необходимости помогла, монсеньору Орлеанскому людьми, поскольку с потерей Асти потеряны были бы и маркизаты Монферрат и Салуццо.

Договор о лиге был заключен поздно вечером. А утром, ранее, чем обычно, меня вызвали в Синьорию. Дож сказал мне, что во славу святой троицы заключен союз между нашим святым отцом, папой, королями римским и кастильским, венецианцами и герцогом Миланским с троякой целью: во-первых, чтобы защитить христианский мир от Турка; во-вторых, для защиты Италии; и в-третьих, чтобы сохранить их государства. Об этом я должен был известить короля. Их собралось там очень много, около сотни или более человек, и все гордо стояли с высоко поднятыми головами, совсем непохожие на тех, какими они были в тот день, когда сообщили мне о падении неаполитанского замка. Дож сказал также, что написал своим послам при короле, чтобы они простились с ним и вернулись назад. Одного из них звали мессиром Антонио Лоредано, а другого – мессиром Доменико Тревизано.