Читаем Мемуары полностью

Наконец, кардинальный перелом был осуществлен все тем же А. Бертьером в его уже упоминавшемся фундаментальном исследовании 20. А. Бертьер с подкупающей доказательностью, путем подробнейшей аргументации, развернул намеченное в статье Ю. Карье разграничение понятий исторической достоверности и жизненной искренности («verite» и «sincerite»). Бертьер лишний раз показал, что нельзя истолковывать и оценивать фактологические, событийные аспекты «Мемуаров» Реца, отрывая их характеристику от попыток проникнуть во внутренний мир автора, постигнуть те настроения и душевные устремления, которые его обуревали, когда он взялся за написание воспоминаний. Вынужденный внешне смириться со своим политическим поражением, престарелый кардинал, вспоминая перипетии отчаянного сопротивления, которое он некогда оказывал самодержавию, то как один из вождей фрондирующей партии, то в полном одиночестве яростно отстаивая свое достоинство, рисовал свой образ, мы бы сказали сейчас — «имидж», таким, каким он предстал его взору из отдаленной перспективы настоящего. Фактические ошибки и неточности, которые он допускал, по существу уточняют этот образ и проливают дополнительный свет на душевное состояние и умонастроения Реца в середине 1670-х гг., когда он настойчиво пытался восстановить смысл прожитой им жизни. А. Бертьер четко сформулировал сущность такого восприятия труда, вышедшего из-под пера Реца: «Отвлекшись от критериев истинного и ложного в историческом понимании этих понятий, мы можем найти в “Мемуарах” другой вид правды — проекцию внутреннего мира их автора; этот мир конкретизируется и обретает окончательную форму по мере развертывания самого повествования» 21.

А. Бертьер замечает попутно, что именно подобная автобиографическая установка на познание и оценку своего «я» и позволяет Рецу гораздо глубже, чем современным ему мемуаристам, скользящим преимущественно по поверхности, постичь суть описываемых событий и их главных действующих лиц 22. Заключая свои размышления по этому поводу, А. Бертьер тонко очерчивает роль «Мемуаров» Реца в развитии французской прозы. Он подчеркивает, в частности: «...глубинные выводы, которые можно извлечь из “Мемуаров”, имеют двоякий характер: с одной стороны, личностный, связанный с фигурой самого автора на склоне его лет, с другой — более общий, одновременно исторического и этического плана, относящийся к людям, которые вершили Фронду, и к политическим механизмам, обслуживавшим перипетии последней. Выводы второго рода (они пронизаны субъективизмом, но могло ли быть иначе?) роднят Реца не столько с Жан Жаком Руссо, сколько с великолепными романистами XIX века — Бальзаком и Стендалем. Разве они не лучше, чем мемуаристы их эпохи, дают нам понять Францию времени Реставрации?» 23

Процитированное соображение выдающегося французского исследователя еще раз подтверждает правильность решения, сделанного издателями русского перевода «Мемуаров» Реца. Они не случайно публикуются в серии «Литературные памятники», а не в серии «Памятники исторической мысли». Однако, учитывая, что «Мемуары» Реца сохраняют черты жанровой синкретичности, сохраняется необходимость внимательного изучения содержания этого произведения в историографическом аспекте.

*

Итак, читая «Мемуары» кардинала Реца, следует неизменно иметь в виду их субъективную окрашенность, автобиографический угол зрения, по каким автор ведет повествование. В какой мере этот подход был подсознательным и в какой преднамеренным? И в каких формах он выявился на страницах «Мемуаров» особенно резко и обнаженно? Конечно, широта охвата мемуаристом действительности и степень достоверности изображаемого обусловливались объективными обстоятельствами. Рец, отметим еще раз, писал лишь о том, чему он сам был свидетелем и в чем непосредственно участвовал. Поэтому он, скажем, подробнейшим образом излагает парламентские дебаты, сопутствовавшие Фронде, но очень мало говорит о военных столкновениях между отрядами фрондеров и королевской армией. В стороне оставляет он и описание вспышек Фронды в провинциях страны, хотя некоторые из них (например, сопротивление Бордо самодержавной власти) носили масштабный характер и имели немалое политическое значение. Обращает внимание игнорирование факта заключения Вестфальского мира и исторических последствий этого события. Очень глухо упоминается о казни английского короля Карла I, но фигура Кромвеля возникает на страницах «Мемуаров» несколько раз и очерчивается достаточно рельефно, как правило, негативно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев бизнеса
10 гениев бизнеса

Люди, о которых вы прочтете в этой книге, по-разному относились к своему богатству. Одни считали приумножение своих активов чрезвычайно важным, другие, наоборот, рассматривали свои, да и чужие деньги лишь как средство для достижения иных целей. Но общим для них является то, что их имена в той или иной степени становились знаковыми. Так, например, имена Альфреда Нобеля и Павла Третьякова – это символы культурных достижений человечества (Нобелевская премия и Третьяковская галерея). Конрад Хилтон и Генри Форд дали свои имена знаменитым торговым маркам – отельной и автомобильной. Биографии именно таких людей-символов, с их особым отношением к деньгам, власти, прибыли и вообще отношением к жизни мы и постарались включить в эту книгу.

А. Ходоренко

Карьера, кадры / Биографии и Мемуары / О бизнесе популярно / Документальное / Финансы и бизнес