Мемуары

Несколько дней спустя, когда принц де Конде находился у Прюдома, жившего на Орлеанской улице, а перед домом выстроилась рота его гвардейцев во главе со множеством офицеров, туда впопыхах примчался г-н де Роган, чтобы сообщить, что сейчас видел меня в Отеле Шеврёз, где меня можно захватить врасплох: при мне почти никакой свиты — один лишь шевалье д'Юмьер, знаменщик моей конницы, с тридцатью верховыми. «Кардинал де Рец всегда бывает или слишком силен, или слишком слаб», — с улыбкой ответил ему Принц. Почти в ту же пору Мариньи рассказал мне, как, находясь в покоях Принца, он увидел, что тот углубился в чтение какой-то книги; Мариньи осмелился заметить, что книга, должно быть, очень хорошая, если доставляет такое удовольствие Его Высочеству. «Я и в самом деле читаю ее с удовольствием, — ответил Принц, — ибо из нее узнаю о своих недостатках, на которые никто не осмеливается мне указать». Благоволите заметить, что книга эта, называвшаяся «Правда и ложь о принце де Конде и кардинале де Реце», могла бы задеть и разгневать Принца, ибо, по совести сказать, на ее страницах я не оказал ему должного почтения. Слова Принца прекрасны, возвышенны, мудры, величественны — сам Плутарх охотно воспользовался бы подобным изречением.

Возвращаюсь, однако, к рассказу о том, что происходило в ассамблее палат, хотя большую часть этих происшествий я уже описывал вам, и даже довольно пространно.

Я говорил тогда о переговорном зуде, как о болезни, поразившей партию принцев. Шавиньи вел с кардиналом Мазарини переговоры через посредство Фабера. Они ни к чему не привели, ибо Кардинал в глубине души не желал примирения, но, прикрываясь его личиной, стремился очернить Месьё и принца де Конде в глазах Парламента и народа. Для этой цели он использовал английского короля, который в Корбее предложил Королю Франции созвать совещание. Двор принял предложение, приняли его также в Париже Месьё и принц де Конде, которым о нем сообщила английская королева. 26 апреля Месьё уведомил об этом Парламент и на другой же день отправил господ де Рогана, де Шавиньи и Гула в Сен-Жермен, куда из Корбея прибыл Король. Я позволил себе вечером спросить Месьё, уверен ли он или может ли он хотя бы надеяться, что совещание это послужит чему-нибудь дельному. «Пожалуй, нет, — ответил он, насвистывая. — Но как быть? Все ведут переговоры, я не хочу оставаться в одиночестве». Благоволите запомнить этот знаменательный ответ, ибо он определял отныне политику Месьё в отношении всех переговоров, о каких вам предстоит услышать. Никогда не руководился он в них иными соображениями, никогда не преследовал целей более обширных, никогда не вел их искусно и хитроумно. Никогда не мог я добиться от него другого ответа, если указывал ему на опасность такой политики, что я, впрочем, делал лишь тогда, когда он мне сам пять или шесть раз приказывал изъяснить мое мнение.

Полагаю, что вас более не удивляет мое бездействие; оно удивит вас еще менее, если я скажу вам, что за совещанием, о котором я только что упомянул и которое, как вы увидите далее, лишь бросило тень на партию, последовало еще пять или шесть подобных или, точнее, они потянулись длинной нитью, которую снова и снова пытались вплести в свое рукоделье господа де Роган, де Шавиньи, Гула, Гурвиль и г-жа де Шатийон. Однако не они одни трудились над узором: я как мог расцвечивал его, чтобы публика оценила его краски. Поскольку мне было на руку навлечь на эту партию ненависть и подозрение в мазаринизме, в котором она при каждом удобном случае пыталась обвинить меня, я всеми силами старался обнаружить и разгласить выгоды, каких искали в возможных соглашениях лица, состоявшие в этой партии. Они требовали губернаторства в Гиени для принца де Конде, в Провансе для его брата, в Оверни для герцога Немурского, сто тысяч экю и права на «Особые покои» для г-на де Ларошфуко ⁴⁹⁶, жезл маршала Франции для г-на Дю Доньона, титул герцога для г-на де Монтеспана, должность суперинтенданта финансов для Доньона ⁴⁹⁷, Месьё — предоставить право заключить общий мир, а Принцу — назначать министров, и требования эти были расписаны мной во всех подробностях. Я не считал, что клевещу, обнародуя эти притязания, ибо известия, которые я получал от двора, подтверждали слухи.