Мемуары

Четверть часа спустя после дона Фернандо Карильо в Винарос прибыл рыцарь ордена Святого Иакова ⁶⁵⁸ дон Кристобаль де Кардона, объявивший, что вице-король Валенсии, герцог Монтальто, послал его, желая услужить мне всем, что в его власти; зная, мол, что я отверг в Сан-Себастьяне дары Его Католического Величества, он не смеет уговаривать меня принять то, что привез мне pagador (Здесь: казначей (исп.).) галер; но, зная при этом, что поспешный мой отъезд помешал мне взять с собой много денег, а я щедр и, наверное, не прочь угостить гребцов, он надеется, что я не откажусь принять маленькое подношение. Подношение это составили шесть громадных ящиков, наполненных всевозможными валенсианскими сластями, двенадцать дюжин пар восхитительных перчаток испанской кожи и пропитанный благовониями кошелек, в котором оказалось две тысячи золотых монет индийской чеканки ⁶⁵⁹, стоимость которых равна двум тысячам двумстам или даже тремстам пистолей. Я не чинясь принял подарок, ответив, что, поскольку я не в силах послужить Его Католическому Величеству, я во всех отношениях нарушил бы свой долг, если бы принял столь значительные суммы, какие он оказал мне милость доставить в Сан-Себастьян и предложить в Винаросе; но я оказал бы непочтение столь великому монарху, если бы отверг последний подарок, которым он соблаговолил меня удостоить. Словом, я принял подарок, но перед отплытием отдал сласти капитану галеры, перчатки — дону Фернандо, а золото — дону Педро для передачи г-ну де Ватвилю, в письме напомнив барону о том, как он не раз говорил мне, что не знает, где взять денег, чтобы довести до конца требующую больших расходов постройку флагмана для похода в Вест-Индию (корабль стоял на верфи в Сан-Себастьяне): вот я, мол, и посылаю ему немного золота для уврачевания его головной боли (так он называл заботы, снедавшие его из-за постройки этого судна). Поведя себя таким образом, я, пожалуй, хватил через край. Я поступил правильно, отдав яства капитану; оставил ли я перчатки себе или подарил их дону Фернандо, значения не имело; но две тысячи с лишком пистолей отдавать не следовало. Испанцы никогда мне этого не простили и всегда приписывали ненависти к их народу то, что на самом деле было лишь следствием зарока — ни от кого не брать денег, который я нерушимо исполнял.

Я поднялся на корабль с началом второй ночной вахты во время бури, которая, впрочем, не слишком нам докучала, потому что шли мы с попутным ветром. Мы делали пятнадцать узлов в час и наутро еще затемно прибыли на Мальорку. Поскольку в Арагоне свирепствовала чума, прибывшим с побережья Испании возбранялись сношения с Мальоркой. Начались долгие переговоры о том, чтобы нам позволили сойти на берег, чему весьма решительно воспротивились городские власти. Здешний вице-король, куда менее полновластный, нежели правители других испанских владений, имея повеление своего монарха оказать мне всяческое гостеприимство, добился все же для меня и моих людей дозволения посетить город, однако без права остаться в нем на ночлег. Не правда ли, весьма нелепое условие, ибо занести в город заразу можно и не ночуя в нем. После обеда я заметил это одному мальоркскому дворянину, ответившему мне словами, которые я запомнил, ибо они могут быть применены ко многим жизненным случаям: «Мы не боимся, что вы принесете с собой заразу, ибо нам хорошо известно, что вы не были в Уэске, но, поскольку вы проезжали неподалеку от нее, мы хотим на вашем примере показать, как мы намерены поступать с другими в подобных случаях, и, не причинив беспокойства вам, обеспечить в будущем покой самим себе». По-испански это звучит более выразительно и притом более учтиво, нежели по-французски.