Мемуары дьявола

— Как! — вскричал Луицци, потрясенный неприкрытой откровенностью ситуации. — Как? Вот так прямо все и выложил?

— В отличие от вас, — не удержался от подковырки Дьявол, — Фирьон отличался недюжинным умом. Он сказал симпатяге следующее:

«Приятель, вы не хотели бы заменить одного человека?»

«Заменить? Кого? И зачем?»

«Одного моего племянника, попавшего под рекрутский набор».

«Спасибочки, — ответил детина, — но я, во-первых, невоеннообязанный, как единственный сын вдовы, а во-вторых, не испытываю ни малейшего желания заниматься за кого-то делом, которое и мне самому вовсе не по нраву. Да тут в округе до черта бездельников, готовых решить вашу проблему, папаша».

«Не думаю, что это будет легким делом, — возразил Фирьон, — ибо мой племянник — парень хоть куда, а генералы наверняка будут возражать, если вместо мускулистого здоровяка им подсунут какого-нибудь заморыша».

«Эт точно, — подбоченился крепыш, выставив грудь колесом, — я тоже так думаю, как вы говорите, и уж в любом случае это обойдется вам недешево».

«А! — сплюнул Фирьон. — Цена меня мало волнует. Такому молодцу, как ты, я спокойно отвалю тысчонку экю».

«Охотно верю, — пахарь взял в руки мотыгу, снова принимаясь за работу — великолепный предлог для того, чтобы слушать, делая вид, что далее продолжать разговор бесполезно. — Охотно верю, вашество, но тут неподалеку есть вдовушка, которая расщедрится на большее, если я соглашусь заменить ее усопшего супруга».

«О! — не смутился Фирьон. — Я, кажется, оговорился: я имел в виду две тысячи экю».

«Неплохой дядюшка у вашего племянника». — Словно не слыша, парень ковырялся в земле, насвистывая какой-то старомодный мотивчик.

«Три тысячи», — набавил Фирьон.

«Это подошло бы тому краснорожему толстяку, что живет по другую сторону дороги».

«Четыре», — невозмутимо предложил Фирьон.

Батрак наконец оторвался от сохи и пробормотал, уже явно потеряв контроль над собой:

«Сколько же это денег — четыре тысячи экю?»

«Ровно двенадцать тысяч франков».

«Двенадцать тысяч! Лакомый кусочек! А какой процент это будет приносить в год?»

«Шестьсот франков».

«Шестьсот франков! — Парень почесал голову, словно что-то подсчитывая. — Это получается — три франка и пять су в день?»

«Не совсем, — возразил Фирьон, поднаторевший в расчетах, пока потом и кровью зарабатывал свои миллионы, — три франка и пять су в день составляют приблизительно тысячу двести франков в год».

«Ну хорошо! — сказал крестьянин. — А для ренты в три франка и пять су в день, то есть в двенадцать сотен ливров в год, — сколько для этого нужно денег?»

«Примерно двадцать четыре тысячи франков».

«Если у вас есть такая куча денег, то я в вашем распоряжении».

«Так по рукам?»

«По рукам».

«Тогда мы сейчас же пойдем к врачу».

«Это еще зачем?»

«Приятель, я не собираюсь приобретать кота в мешке, а ведь тебе придется проходить призывную комиссию, и я не хочу, чтобы тебя забраковали из-за какого-то скрытого порока».

«Виданое ли дело! — возмутился поселянин. — Слушайте, сударь, я человек честный, и у меня все в порядке как с душой, так и с телом, понятно? И мне нечего скрывать, совершенно нечего».

«Что ж, я просто в восхищении, — возвел очи к небу Фирьон, — тогда вперед!»

И, не распространяясь более на эту тему, Фирьон отвел мужлана к самому известному и знающему медику на водах.

В этом месте Дьявол прервал свой рассказ и спросил Луицци:

— Ты больше не прерываешь меня?

— Просто мне все кажется ясным, — ответил Луицци, — и я не нуждаюсь в дополнительных разъяснениях.

— Ну-ну! И что же тебе кажется ясным?

— Мессир Сатана, — начал Луицци, — есть вещи, о которых нечистый может сколько угодно говорить или думать, но человек светский окажется в сильном затруднении, чтобы выразить их приличными словами… Все, что ты мне тут наврал, настолько выходит за рамки…

— За рамки чего? — удивился Дьявол. — Единственно, что странно во всем этом — то, что подобные вещи не происходят регулярно, что настоящий отец семейства не принимает хотя бы те же меры предосторожности, что государство принимает в отношении новобранцев. Ты мне напомнил по этому поводу пьесу честнейшего автора во всей вашей литературе, сыгранную несколько месяцев назад[6]{187}. Он вздумал вставить подобную сцену в свой спектакль, но вся мужская половина партера встретила ее оскорбительным свистом как совершенно безнравственную. Я сказал: мужская, ибо по части ханжества женщины далеко позади мужчин. Почему? Да потому, что из тех трех или четырех сотен кретинов, так возмутившихся излишним беспокойством отца о здоровье будущего зятя, как минимум сто пятьдесят не прошли бы медицинского осмотра с таким блеском, как новый приятель Фирьона.

— Все это очень мило, — вздохнул Луицци, — но до развязки, по-моему, дойти не удастся, особенно с такой девицей, как Натали.