Мемуары дьявола

— Не совсем так, сударыня, — возразил Луицци, стараясь взять себя в руки. — Признаться, столь нежданное величайшее счастье просто переполнило меня, и я несколько растерялся…

— Вы лжете, сударь! — не отступала госпожа де Фаркли. — Просто вы не рассчитывали столь легко преодолеть обычное женское сопротивление, через которое я так быстро переступила.

Луицци был совершенно сбит с толку; подобное бесстыдство было за пределами его воображения, он и предположить не мог, что госпожа де Фаркли если и пожелает затеять с ним игру, то сделает это в такой час и в его собственном доме. Помолчав какое-то время, он наконец выдавил из себя:

— Сударыня, честное слово, я не совсем вас понимаю…

— Ну тогда, — пожала плечами госпожа де Фаркли, — мне не остается ничего лучшего, как удалиться; только осмелюсь предположить, — она взяла в руки перчатки, — что у вас хватит честности убедительно объявить всем, что женщина, посетившая вас в десять часов вечера и ушедшая в час ночи, не отдалась вам, как, говорят, отдавалась многим другим.

Лора поднялась, и тут Луицци наконец сообразил, каким недоумком он выставил себя в глазах своей гостьи. К тому же до него дошло, что такое пренебрежение ею, вызвавшее головокружительный успех в гостиной госпожи де Мариньон, его же собственные друзья сочтут полным идиотизмом. Не говоря уж о том, что поступок, который в десять часов вечера сойдет за пренебрежение не в самом плохом смысле слова, после полуночи превращается в натуральное скотство.

Можно отказаться от свидания с хорошенькой женщиной, но никак нельзя прогонять ее, когда встреча уже состоялась.

А потому барон взял Лору за руки и, пытаясь усадить ее обратно, произнес как можно вежливее, что до сих пор ему не очень-то удавалось:

— Мы с вами с ума сошли, оба. И говорим друг другу бог знает какие глупости. Вы, конечно, имеете полное право злиться на мое долгое отсутствие, но разве есть грех, который нельзя искупить? И разве пару часов неприятного ожидания нельзя простить за бесконечную преданность и любовь, которую вы так искусно умеете внушать?

Госпожа де Фаркли села и довольно-таки жестко произнесла:

— Забавно будет посмотреть, сударь, на ваши попытки объяснить все сумасбродством или глупостями, как вы изволите это называть.

В эту минуту Луицци посетила странная мысль; он вспомнил, как намеревался поступить, если ему удастся вновь встретить госпожу Дилуа. Обладать госпожой де Фаркли в десять часов, как только она появилась у него, то есть обладать ею точно так же, как и множество других франтов, которым она уступила или отдалась, — это было бы не так уж привлекательно; но возобладать над ней, показав предварительно, что он вроде как и не желал ее, заставить поверить всерьез в искреннюю и почти безумную страсть, до того оскорбив полным презрением, — вот что показалось Луицци оригинальным и не лишенным прелестной новизны поступком: это стоило некоторых трудов, тем более перед такой искусительницей, как госпожа де Фаркли; и с этого момента он воспылал к Лоре самой настоящей страстью, будто и в самом деле полюбил ее.

Все эти размышления промелькнули в голове барона с быстротой молнии, и, нежно склонившись к Лоре, он произнес:

— Да нет же, сударыня, нет, это было бы совсем не сложно — объяснить все сумасбродством или глупостью. Вы говорили слишком уж откровенно, чтобы я мог дать такое объяснение своим поступкам; но если бы ваши слова не были искренни, то, признаюсь, мне было бы невозможно оправдаться.

— Буду просто очарована, — пыталась улыбнуться госпожа де Фаркли, — если обнаружу, что хоть раз в жизни откровенность пошла мне на пользу; да, сударь, это будет прелестно — посмотреть, как вы попытаетесь доказать мне, что ваше отсутствие не было вызвано презрением, а все ваши последующие действия и слова не являлись еще большим оскорблением.

— Что ж, сударыня, на откровенность — откровенностью. Да, мое отсутствие и все мои последующие действия и слова — не что иное, как оскорбление.

— И вы рассчитываете их искупить? — с горечью сказала госпожа де Фаркли.

— Уж не знаю, удастся ли, — вздохнул Луицци, — в любом случае, я скажу вам всю правду, и судите сами.

— Ну-с, я слушаю.

— Вы произнесли довольно страшное слово, сударыня, и я от всей души прошу у вас прощения за то, что повторю его; так вот, вы назвали себя падшей женщиной.

Слово, выскочившее у госпожи де Фаркли в горестном негодовании, заставило ее побледнеть, когда она услышала его из уст Армана; заметив это, он был тронут и попытался приблизиться к Лоре, но она остановила его легким движением руки и сказала приглушенно:

— Не обращайте внимания; я вас слушаю.

— Ну что ж! Сударыня, мне очень трудно говорить, но это слово должно вам объяснить все мое поведение.

— О да, — грустно произнесла Лора, — я прекрасно понимаю все ваше презрение! И тем не менее — редчайший случай, чтобы мужчина так жестоко бил женщину, как бы низко она ни пала, не причинившую, между прочим, ему ни малейшего вреда.

— О сударыня, как вы не правы! — воскликнул Луицци.

И, устремившись к своей цели, исполненным чувственности тоном, он продолжил: