Мемуары дьявола

Он быстро подошел к дверце, словно возражая наглой усмешке: «Вот кто мне отплатит за эту шуточку». Но дверца не поддалась; впрочем, удивляться пока было нечему: он слишком недавно вышел из дома. Но прошло еще полчаса, барон уже продрог от ночной прохлады, а калитка и не думала открываться. Его грели только гнев и нетерпение: «Неужто меня одурачили? Или этой пухленькой торговке что-то мешает?» Еще долго он убеждал себя в последнем; все было против первого предположения: естественное мужское тщеславие, прошлые победы, недавняя интрижка с маркизой, но главное — поведение госпожи Дилуа, а также сведения, полученные от госпожи Барне и его собственные догадки о роли Шарля. Понадобилось еще какое-то время, прежде чем он стал наконец понимать, что над ним всласть позабавились — пальцы Армана окоченели, избавив от лишней самоуверенности. Его выставили за дверь, и, возможно, этот господин Шарль следил за ним из-за штор и передразнивал его, зубоскаля. Барона неотступно преследовала картина: ведь речь шла уже не просто об обладании женщиной, а о том, что его, поводив за нос, оставили в дураках. Даже Гамлет не пришел бы в такое возмущение{57}, как Луицци. И все-таки барон никак не мог поверить, что с ним сыграли настолько злую шутку; еще битый час гордыня сражалась с очевидностью. Самолюбие — страшный зверь, у него больше голов, чем у Лернейской гидры{58}, и отрастают они вновь намного быстрее. Луицци перебрал все возможные варианты, прежде чем склонился к выводу, что госпожа Дилуа просто слегка пошутила, а еще через полчаса непредвиденный случай окончательно разрешил все его сомнения. Дверь внезапно распахнулась; барон ринулся к ней и столкнулся лицом к лицу с выходившим Шарлем. Оба невольно отступили на шаг и буквально озарили друг друга одинаково гневными глазами.

— Что-то поздновато вы решили нанести визит! — произнес Шарль.

— Не позднее, чем вы наконец собрались уходить.

— Вас ждут.

— Похоже, только после вас; но могу поклясться, милостивый государь, вам нечего опасаться.

— Что вы имеете в виду?

— Что надо было хоть разок, по случаю, уступить мне первое место.

— Как вы осмеливаетесь думать такое?

— Я не только думаю, но и говорю: хозяйка этого дома — любовница…

— Замолчите, заклинаю вас! — воскликнул Шарль, схватив Луицци за руку.

Барон резко высвободился негодующим движением:

— Вы что, сударь, ошалели? Или взбесились?

Презрение, с которым барон произнес последние слова, озлобило Шарля; он начал наступать на Луицци:

— Да знаете ли вы, кто я?

— Чурбан неотесанный! Еще смеет защищать эту…

— Сударь! — разъярился Шарль. — Замолчите! Знаете цену вашим словам?

— Так же, как вы цену на шерсть.

— Но я знаю и цену на свинец! И я вас с ней познакомлю!

— Дуэль? О нет, сударь! Я не хочу еще раз выставить себя идиотом.

— Берегитесь! Я сумею вас заставить!

— Ну-ну, попробуйте.

— Да-да! И раньше, чем вы думаете… Завтра утром я буду у вас.

— Всегда к вашим услугам.

Барон насмешливо склонил голову, и Шарль быстрыми шагами пошел прочь.

Едва он исчез, калитка приоткрылась, и послышался трепещущий голос госпожи Дилуа.

— Входите, входите, — тихонько шепнула она.

У Луицци возникло здоровое желание отказаться.

— Ради Бога, входите же, — настаивала госпожа Дилуа.

Шарль был уже далеко, и барон решился войти. Госпожа Дилуа взяла его за руку. Бедная женщина вся дрожала; по потайной лестнице она провела Луицци к себе. Атмосфера почти невинного покоя в комнате испарилась, постель была смята. При свете единственного ночника Луицци разглядел, что госпожа Дилуа еще более раздета, чем в тот момент, когда он с ней расстался: ее тело прикрывал только ночной пеньюар, и спускалась она вниз босиком.

— Сударь, — заговорила она, — что я вам такого сделала, что вы стремитесь меня погубить?

— Погубить? Ну и что? — Луицци рассмеялся. — Не вижу в этом ничего плохого; в любом случае ваша погибель не на моей совести.

Луицци ожесточился; он уже праздновал победу — и вдруг такое унижение! Кроме того, он замерз и, чувствуя, что его обвели вокруг пальца, утратил всякую жалость.

— Неужели все, что мы тут наговорили друг другу ради забавы, вы приняли всерьез?

— А что, другие воспринимают это иначе?

— Другие? Да за кого вы меня принимаете, сударь?

— За очень даже миловидную женщину, которой очень нравится, чтобы ее любили.

— Вы в самом деле поверили, что я буду вас ждать?

— Да, действительно, я верил и надеялся…

— Хорошего же вы мнения о женщинах!

— Поверьте, сударыня, гораздо лучшего, чем они того заслуживают; ведь я считал, что вы будете одна…

— Как! Вы полагаете, что Шарль…

— Ну, ну, сударыня, сколько можно; хватит забав, как вы только что выразились. Дважды в одну ночь оказаться посмешищем — это уж слишком.

— О! Не говорите так, сударь! Простите меня. Я зашла слишком далеко в словесной игре, не думая, что вы придадите всему этому какое-то значение.

Она замолчала и, пожав плечами, с грустной досадой добавила:

— Как! Абсолютно незнакомый мужчина, которого я чуть ли не первый раз вижу… И вы могли подумать… Нет, нет, это невозможно!

— Очень даже возможно; я и сейчас так думаю.