Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

Несмотря на все это, я из предосторожности (вероятно, это произошло не раньше 23 августа, после того как Гитлер выступал перед генералитетом в Бергхофе) телеграфировал генералу Йодлю в Вену и приказал ему прибыть в Берлин. В соответствии с его мобилизационными документами он должен был занять должность начальника оперативного штаба Верховного командования (ОКБ) на период с 1 октября 1938 г. по 30 сентября 1939 г., чтобы в случае чрезвычайных обстоятельств он находился под рукой. Йодль прибыл в Берлин 26 или 27 августа. Естественно, он был совершенно не в курсе происходящего и сразу же был кратко проинформирован полковником Варлимонтом и мной о случившемся за время его годичного отсутствия. В конце июля или в начале августа я в письме подтвердил ему, что его просьба быть назначенным командиром в только что сформированную 2-ю горно-стрелковую дивизию с октября 1939 г. в Рейхенхалле была удовлетворена – явное доказательство, кстати, того, как мало я верил в то, что война уже на пороге.

Впервые я представил Йодля фюреру в специальном поезде Гитлера, когда мы все сопровождали его на Восточный фронт в ночь на 2 сентября.

1 сентября наши войска перешли в запланированное наступление на Восточном фронте: на рассвете наши военно-воздушные силы провели первые бомбардировки железнодорожных узлов, военно-мобилизационных центров и, в особенности, польских аэродромов. Официального объявления войны не было; несмотря на наши советы, Гитлер решил этого не делать.

В течение дня фюреру поступало множество кратких докладов от наших сухопутных и военно-воздушных сил, но он был настолько занят дипломатическими ходами, предпринимавшимися различными заинтересованными послами и эмиссарами, с самого раннего утра и далеко за полночь, что я если и виделся с ним, то только на несколько минут. В тот момент я не знал о далеко идущих политических маневрах в течение этого и последующих дней. Я узнал о них только из речи Гитлера в рейхстаге в конце сентября, а подробности только здесь, в Нюрнберге.

Военное министерство покинуло Берлин уже 31 августа и перенесло свой штаб на Восточный фронт.

Насколько сегодня мне известно о том политическом вмешательстве, попытки достигнуть прекращения боевых действий и решить спор дипломатическими методами продолжались до 3 сентября, с участием Муссолини, Чемберлена, Даладье и американского президента, испробовавшими все возможности в те первые три сентябрьских дня, чтобы убедить Гитлера потушить эту зарождающуюся мировую войну в зародыше. Они не произвели на Гитлера никакого впечатления. Он оставил без ответа ультиматум Англии, выдвинутый в полдень 1 сентября, и ультиматум Франции, выдвинутый вечером этого же дня, – с целью, чтобы он отозвал наступление, даже теперь, после того, как начались военные действия; в результате 3 сентября Англией и Францией была объявлена война на западе. Но даже в этот последний день вмешательство и посредничество Муссолини и Рузвельта все еще могло предотвратить дальнейшее продолжение войны, хотя я не знаю, какие гарантии или перспективы они предлагали Гитлеру, удовлетворяя его требования в отношении Польши, если бы он пошел на предложенное прекращение огня.

В действительности (ни в тот момент, ни позже) Гитлер никому из нас, военных, не раскрывал, при каких условиях он все еще мог бы остановить это нападение и предотвратить его перерастание в полномасштабную войну с вовлечением в нее и западных держав. Нас обмануло утверждение, что ультиматум и объявление нам войны Англией и Францией [3 сентября] было неправомочным вмешательством в наши восточные дела, которые Германия и Польша должны решать между собой и у которых не будет никаких экономических или других последствий ни для Англии, ни для Франции, так как их интересы в Европе никоим образом не затрагивались. Мы, военные, увидим, сказал он нам, как беспочвенны были наши опасения из-за Западного фронта: конечно, Британия ввиду только что заключенного ею соглашения с Польшей обязана была сделать достаточно явный и недвусмысленный жест, но она не намеревается вмешиваться с применением силы ни на море, ни, тем более, на суше; а Франция вряд ли будет втянута в войну, к которой она также совершенно не готова, всего лишь из-за обязательств Британии перед Польшей. Все это было шумным бряцанием оружия напоказ остальному миру, которое определенно не стоило принимать всерьез. Он не намеревался поддаваться на такие приемы. Таков был тон ежедневных заклинаний Гитлера перед военным министерством и нами во время наших поездок на фронт.

Несмотря на наши серьезные опасения, даже теперь казалось, что интуиция не подведет Гитлера и на этот раз, поскольку в ежедневных отчетах с запада поступали новости только о незначительных перестрелках с передовыми французскими частями между линией Мажино и нашим Западным валом; они несли большие потери от наших слабых оборонительных гарнизонов. Тяжелых боев не было нигде.