Мемуары фельдмаршала. Победы и поражение вермахта. 1938–1945

Поведение Советского Союза на протяжении нашей польской кампании было особенно интересным и весьма поучительным. После нашего нападения Гитлер, естественно, организовал запрос по дипломатическим каналам о вмешательстве Сталина в эту кампанию; мы были заинтересованы в этом, потому что нам было необходимо как можно скорее завершить ее – нам нужна была молниеносная война – ввиду уязвимости наших западных границ. С другой стороны, Сталин хотел поучаствовать в разделе Польши, по возможности с наименьшими [для России] потерями, поэтому он сообщил фюреру, что он сможет начать наступление не ранее чем через три недели, так как его войска были не готовы. С самого начала Верховное командование обеспечивало нашего военного атташе в Москве [генерала Костринга] информацией о происходящем, и далее по дипломатическим каналам предпринимались попытки убедить СССР изменить свою позицию, но из Москвы новостей больше не поступало: только то, что они не могут подготовиться к вмешательству быстрее.

Но как раз когда мы пересекали реку Сан на юге и Варшава оказалась в наших оперативных клещах, Красная армия – несмотря на свою мнимую «полную неготовность» – вдруг вошла в Польшу, атаковав отступающие остатки польских войск и взяв их в плен, в то время как они пытались пробиться в Румынию. Столкновений между нашими войсками и войсками Красной армии не было; советские войска остановились на почтительном расстоянии от демаркационной линии и обменивались с нами только наиболее срочными сведениями[21].

Сразу же после падения Варшавы поезда с войсками покатились на запад, максимально загрузив сеть железных дорог, причем часто войска проходили значительные расстояния до железных дорог пешим порядком. Вероятность осенней или зимней кампании на Западном фронте военному министерству казалась минимальной. Пока я еще оставался в гостинице «Штранд» в Сопоте, примерно 22 сентября, мне показали приказ Генерального штаба сухопутных войск о частичной демобилизации армии. Тогда я позвонил генералу Гальдеру и сказал ему, что этот приказ совершенно невозможен, так как фюрер еще не отдавал его; приказ был отозван или, точнее, изменен, поскольку уроки, которые мы получили во время польской кампании, требовали новых приготовлений к возможной войне на Западе.

Сила оппозиции военного министерства идее Гитлера привести войска в готовность к войне на Западе в начале октября 1939 г. была вскоре продемонстрирована в различных инцидентах. У военного министерства и подавляющего большинства высших генералов сухопутных войск, включая фон Рейхенау, были не только военные, но и политические основания для своего сопротивления, которые и я полностью разделял.

Даже не в связи с их страшными воспоминаниями о Первой мировой войне и мощностью грозной линии Мажино, оружия для разрушения которой фактически не было, они полагали, что армия была еще не готова к новому наступлению после восточной кампании, без передышки на восстановление сил, перегруппировку и новую мобилизацию, без завершения обучения и окончательного переоснащения. Были высказаны особые опасения насчет ведения войны в зимнее время, с его туманами и дождями, короткими днями и длинными ночами, которые создавали фактически невозможные условия для ведения маневренной войны. Кроме того, тот факт, что французы до этого не использовали даже хорошую погоду и слабость нашей обороны на Западе, подводили нас к выводу, что они на самом деле не хотят воевать и что любая наша атака только помешает будущим мирным переговорам – и, вероятно, вообще сделает их невозможными. Нам было ясно, что линия Мажино вынудит нас вести наступление через Северную Францию, Люксембург и Бельгию, и, по-видимому, даже через Голландию, со всеми теми последствиями, которые мы испытали в войне 1914-1918 гг.

Гитлер, наоборот, считал, что потеря каждого дня наносит нам больший стратегический урон, чем бесчестье нарушения нейтралитета других стран, которые являются препятствием как врагу, так и нам, но симпатии которых скорее будут на стороне врага. Для Гитлера важным фактором было время, которое получит противник для перевооружения и укрепления своих сил, особенно теперь, когда прибыли британские экспедиционные войска. Позднее он сообщит, что за потерянные семь месяцев вплоть до мая 1940 г. последние возрастут в пятикратном размере – с 4 до 20 дивизий. В данной ситуации, добавил он, каждую английскую дивизию нужно считать за три или четыре такие же французские, если говорить о боеспособности. Но самым решающим фактором в уме Гитлера было его беспокойство о Рурской и Вестфальской индустриальных зонах. Потеря Рура была синонимом поражения в войне; он считал, что сильная и мобильная англо-французская армия в Северной Франции может попытаться в любой момент нанести внезапный удар через Бельгию и прорваться в Рур, что, скорее всего, было бы замечено слишком поздно, чтобы эффективно противостоять этому.