Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений

Но перед тем как освободить нашу квартиру, этот красный профессор изрубил топором стены и сорвал линолеум.

Но мы были все равно счастливы вернуться к себе.

Это произошло 2 марта 1940 года.

Маму, как жену троцкиста, не брали ни на какую работу. Дома она делала на продажу какие-то косынки, вышивала что-то.

Еще мы зарабатывали на жизнь тем, что оформляли для Академии наук карточки с высказываниями. Одна карточка стоила три копейки. За ночь мы делали по 300–400 карточек.

Когда сыном последнего владетеля Абхазии Георгием Шарвашидзе, чья сестра воспитывала маму, заинтересовался академик Симон Джанашия, он пришел к нам домой и, увидев, в каких условиях мы живем, помог маме устроиться на работу.

Хотя мне кажется, что на самом деле Шарвашидзе заинтересовался Берия.

В 1946 году нас даже приглашали на празднование столетнего юбилея Георгия Шарвашидзе в Сухуми. Это было большое событие, о Шарвашидзе говорили как о национальном достоянии.

Мы опять были в том доме, где жил светлейший князь. Там за эти годы ничего не изменилось, были все те же коммуналки.

Маме, кстати, предлагали две комнаты в том доме. Она ведь была единственной внучкой Шарвашидзе, жившей в Грузии.

Я думаю, что и из Турции-то мама вернулась во многом из-за того, что здесь оставалась ее бабушка, Тамара Шарвашидзе, родная сестра светлейшего князя.

Она жила тогда в Бандзи, в Мегрелии. Ей долго не говорили об аресте папы. Лишь когда родилась я и мама не могла уделять мне достаточно времени, так как должна была носить папе передачи, Тамара Шарвашидзе обо всем узнала. Именно к ней в Бандзи меня и отвезла мама.

Потом, когда папу освободили, бабушка Тамара тоже переехала в Тифлис. Умерла она в 1926 году. Папа сумел похоронить ее по царскому обряду – катафалк, который везли несколько лошадей, до самого вокзала сопровождало 12 священников. На поезде гроб дочери последнего владетеля Абхазии торжественно доставили в Бандзи, где и захоронили.

Странно – в Грузии уже пять лет как была советская власть. Но устроить царские похороны у папы еще получилось.

В Сухуми маму принимали очень достойно. Но от квартиры в доме Шарвашидзе она отказалась. Для того чтобы ее получить, надо было отказаться от Тбилиси – иметь два места жительства не разрешалось.

…Как-то, уже после ареста папы, она оказалась в монастыре в Мартвили. Церковь была закрыта, но для мамы ее открыли. И женщина, у которой был ключ, тут же куда-то убежала. А когда появилась, то вместе с нею был какой-то старик. Им оказался бывший слуга светлейшего князя Шарвашидзе.

Они обнялись, старик пригласил маму к себе в дом. И долго, со слезами на глазах, вспоминал своего господина. Как тот вставал в шесть утра, просил, чтобы ему подали чай в кабинет, где он много работал.

Вспоминал тот мужчина и о том, как светлейший князь брал его с собой на похороны фельдмаршала Барятинского. Слуга восхищался доверием, которое ему оказывал Шарвашидзе, – все денежные суммы находились в руках слуги, и Георгий Михайлович не требовал никакого отчета.

Я думаю, что личность Георгия Шарвашидзе еще не до конца изучена и оценена.

* * * * *

ИЗ ДНЕВНИКА БАБО ДАДИАНИ:

«В 1941 году была основана Академия наук Грузии, и академик Симон Джанашия помог мне устроиться делопроизводителем в президиуме. Это была очень интересная работа.

Жизнь немного наладилась. Но началась война.

Георгия призвали в армию. Как «сына врага народа», его отправили в рабочий батальон в Баку, где вместе с ним было много других детей репрессированных.

Они работали в чудовищных условиях: по 18 часов в день строили аэродром, часто – совершенно голодными. После окончания строительства в составе штрафного батальона их отправили на фронт.

Состав ехал через Тбилиси. Во время короткой остановки Георгий сумел забежать домой и рассказать, что болен: у него была температура под 40 градусов и острая дизентерия.

Я побежала на вокзал, где стоял эшелон, и обратилась к командиру с мольбой оставить сына в госпитале. К счастью, председателем комиссии был один симпатичный врач, уже в летах, седой, который оказался хорошим человеком.