Мемуары фрейлины императрицы. Царская семья, Сталин, Берия, Черчилль и другие в семейных дневниках трех поколений

На следующий день мы с подругой показали Анатолию Францевичу Тбилиси, поднялись на фуникулере на Мтацминду. А ночным поездом он уехал в Москву.

Через день позвонил удивленный Георгий и спросил, откуда у нас такие знакомства. Ничего не понимающая мама спросила, что он имеет в виду. И брат рассказал, что вечером к нему явился человек в форме полковника КГБ и принес билет на футбольный матч. В общем, в итоге выяснилось, что этот Анатолий Францевич занимал большой пост в ведомстве Берии.

Самое удивительное, что он потом переписывался с мамой. Я сразу сказала, что писать письма не буду, так как плохо владею русским языком. Что на самом деле было неправдой – я же в Саратове в русской школе училась и знала русский даже лучше, чем грузинский.

Но подобное объяснение сработало, и Анатолию Францевичу писала мама. Она даже хранила его письма…

* * * * *

Мы с мамой были большими друзьями. Все время проводили вместе и говорили обо всем.

Как-то шли по проспекту Руставели, и нас догнал мой университетский знакомый. «Можно я вас с подругой приглашу в кино?» Я ответила, что со мной не подруга, а мама и в кино мы не пойдем, потому что я это не люблю.

Мама потом шутливо корила меня: «Почему ты отказалась? Хорошо бы время провели».

Тем более что я на самом деле обожала кино. Мама даже говорила, что я должна выйти замуж за киномеханика, потому что все свободное время проводила в кинотеатрах, смотрела все новые фильмы…

* * * * *

В 1950 году в ГОКСе (обществе культурных связей с зарубежными странами) делали альбом грузинских красавиц. Меня тоже позвали сниматься. Хотя я никакой красавицей не была. Может, цвет лица только был приятный. Как говорила Медея Джапаридзе, «неуловимое очарование» было.

Сниматься меня уговорили пойти Медея Яшвили и Медея Джапаридзе. Да и мама тоже советовала, говорила, что хотя бы карточки будут.

Несколько дней меня снимали – то в одной позе, то в другой. То одну руку заставляли поднять, то другую приблизить к лицу. В общем, снялась я.

А в 1951 году нас выслали в Казахстан, и конечно же никакая моя карточка в книгу не попала. Фотографии мне потом подруги прислали в Казахстан, но я не знаю, где они. Я вообще никогда за этим не следила.

Хотя меня ведь и в кино приглашали сниматься. Как-то в театре встретил Цико Долидзе и стал уговаривать. Но я была категорически против. Тогда он отправил своего ассистента к маме. А та даже удивилась – чего это, мол, хотят ее дочь снимать, она же некрасивая. У нее еще на полке стояло достаточно неудачное мое фото. Я вообще нефотогеничная.

Потом ко мне приходил ассистент в публичную библиотеку, где я занималась. Но я стояла на своем – не хочу! Медея Джапаридзе уговаривала, Лиана Асатиани, но я так и не согласилась.

«Хотя бы на фотопробы сходи, – уговаривал меня ассистент режиссера. – Может, тебя и не возьмут сниматься еще». Но я сказала «нет». И не жалею об этом.

Знаете, в старости я стала похожа на мать. А раньше говорили: «Твоя мама красивее, чем ты». Даже в деревне в Мегрелии, когда я приехала, сказали: «Как досадно! У Бабошки и такая дочь». Я обиделась: «Какая дочь? Неужели я такая страшная?»

Я никогда не считала себя красивой. А мне почему-то иногда писали стихи, присылали письма-объяснения. Я часто, не читая их, складывала в коробку.

Уже находясь в ссылке, я сказала маме, как, должно быть, удивятся те, кто обнаружит коробку, полную стихотворений и писем с признаниями в любви. На что мама улыбнулась и сказала, что она прекрасно знала об этих письмах и кое-что успела взять с собой…

* * * * *

Тот день я не забуду никогда. Возвращаясь домой, я заметила на улице черный лимузин, в окне которого мелькнуло знакомое по портретам лицо в пенсне.

Дома сказала маме, что, кажется, видела Берию.

«Если Берия в Тбилиси – жди беды», – ответила она.

Это было 25 декабря 1951 года. Вечером я готовилась к экзамену по марксизму-ленинизму. У меня на столе были разложены книги-конспекты, и я занималась, не хотелось осрамиться. Сказала маме, что еще поработаю, а потом лягу спать, чтобы утром с ясной головой продолжить заниматься.

Только легла – стук в дверь. Оказалось, к соседям. Но мы слышим, что спрашивают Масхарашвили. Я еще подумала: «Черт побери, что им надо?! Я теперь заснуть не смогу!»

Через мгновение стучали уже в нашу дверь. Мама только приоткрыла, как в комнату, словно свирепые звери, влетело восемь человек.

Во второй комнате брат Георгий сидел. Его тут же схватили за руки. Мама бросилась к нему: «Георгий, что ты сказал?» Тогда ведь было достаточно только одну фразу произнести, чтобы десять лет лагерей получить.

«Нет, – говорят непрошеные гости, – мы не его арестовываем. Мы вас всех высылаем».

Брат тут же схватил наволочки и принялся бросать туда мамин архив фото. Потому он и сохранился.

Один из чекистов, русский по национальности, был очень доброжелательный. Маме помогал советами: это положите, это может понадобиться. Мама была растерянна.

А я ничего не собирала, сидела в кресле и плакала.

Платье только взяла. Его за день до этого принесла моя подруга Медея Яшвили.