Мемуары. Избранные главы. Книга 2

Постепенно он добился, чтобы все, даже те, кого он мало ценил, служили и увеличивали собой число придворных. Всякий, достигший возраста службы, не смел опаздывать со вступлением в нее. То была еще одна хитрость, дабы погубить знать, приучить ее к равенству и перемешать с остальными сословиями. Этим изобретением мы обязаны королю и Лувуа, который жаждал главенствовать над знатью и сделать ее зависимой от себя, чтобы люди, рожденные повелевать другими, существовали бы лишь в идеале, а на самом бы деле их не было. Под предлогом, что любая военная служба почетна и что прежде, чем командовать, следует научиться подчиняться, он заставил всех, исключая лишь принцев крови, начинать ее с самых низших чинов в гвардии и нести ее, как простые гвардейцы, в наружных и внутренних караулах, зимою и летом, а равно и в армии. Впоследствии это так называемое обучение он заменил службой в мушкетерах, но и оно оказалось столь же бесполезным, так как по-настоящему эта служба ничему не учила, а лишь баловала и была пустой тратой времени, однако там принудительно и преднамеренно смешивали людей разного рода и происхождения; именно этого и хотел король от подобного ученичества, которое следовало проходить в течение целого года, со всей покорностью и старательностью исполняя бессмысленную службу; после этого нужно было претерпеть еще одну школу, но она хоть могла считаться таковой. Для тех, кто изъявлял желание служить в кавалерии, то была кавалерийская рота, а для тех, кто выбирал пехоту, чин лейтенанта в королевском полку, и король как полковник этого полка самолично занимался им и особо отличал его среди других. То была вторая ступень службы в малых чинах, на которой король удерживал более или менее долго, прежде чем дозволял купить полк; такой порядок давал возможность королю и его министру выказать благосклонность или суровость в зависимости от того, как они намеревались обойтись с молодыми людьми, основываясь либо на аттестациях, полученных чаще всего тайным образом, либо на отношении короля или министра к родителям, что было важнее всего. Служба в младших чинах, кроме скуки и отвращения, а также естественной зависти к тем, кто раньше вышел из нее, нечего не давала, поскольку не больно-то учитывалась при получении полка, не ограничивалась во времени и не засчитывалась при продвижении; было установлено, что датой, от которой ведется отсчет для повышения, является день получения чина полковника кавалерии или пехоты.

По этому правилу для всех, находящихся в службе, кто бы они ни были, устанавливалось полное равенство в части продвижения и чинов, кроме редких и исключительных случаев вроде отличия в сражении или доставки важного донесения с поля боя. Следовательно, любое ускорение или задержка в получении полка становились весьма чувствительны: ведь от этого зависели все последующие повышения, которые теперь производились лишь по старшинству, что именовалось порядком производства в чин; поэтому знать растворилась среди офицеров самого разного происхождения, какового смешения и желал король; от этого постепенно произошло полное забвение всех и вся, любых различий личных и родословных, и все равно состояли на военной службе, ставшей доступной каждому и находившейся полностью в руках короля, а еще вернее, министра и даже его чиновников, и министр этот неизменно находил поводы, кому хотел, оказать предпочтение в производстве, а кого хотел, унизить и никогда не упускал возможности устроить так, чтобы продвинуть своих протеже вопреки порядку, а кого заблагорассудится, придержать. Ежели кто, наскучив, с досады или же по какому-нибудь неудовольствию бросал службу, его ждала верная опала, и было чудо, если после годов повторяющихся отказов ему удавалось вновь вынырнуть на поверхность. Тех же, кто не состоял при дворе и нигде не служил, мало того, что сам король не выпускал из виду, держал под особым надзором военный министр, и всякий оставивший службу мог быть уверен, что сам он и его семья подвергнутся в провинции или в городе всевозможным унижениям, а зачастую и преследованиям, какие только вздумаются интендантам провинций, осуществлявшим их, и которые касались владений и состояния этих лиц.

Великие и малые, славные и безвестные вынуждены были вступать в службу и нести ее тяготы наравне с простым народом, находясь в покорной зависимости от военного министра и даже его чиновников. Ле Гершуа, умерший государственным советником, а тогда бывший интендантом Алансона, показал мне в Ла Ферте приказ о розыске в его податном округе дворян с совершеннолетними детьми, не вступившими в службу, и о принуждении их вступить под угрозой удвоения и утроения подушной подати тем, кто не подчинится, а также чинения им всяких притеснений. Было это в связи с одним дворянином, в котором я принимал участие, и, узнав про приказ, я тут же послал за ним, чтобы склонить подчиниться. Ле Гершуа потом был интендантом в Безансоне, а государственным советником стал в начале Регентства.