Мемуары изобретателя телевидения

Патрули, которые в те годы проверяли путевые документы, чаще всего были полуграмотными, поэтому в содержание бумаг не вникали. Разглядывали, главным образом, эмблему фирмы и печать. В кооперативе толк в этом знали и сделали мне письмо по всей форме. Я начал собираться в дорогу.

Хотя, готовясь к отъезду, я ничего противозаконного не совершал, уверенности, что замысел удастся осуществить, у меня не было. Повсюду шли обыски и аресты. Порой людей просто останавливали на улице и, придравшись к какой-нибудь мелочи, отправляли в тюрьму. По этой причине все необходимые документы и несколько фамильных драгоценностей я всегда носил при себе. Если бы не эта предосторожность, моя жизнь могла принять куда более трагический оборот. Вот как это случилось.

В тот день я возвращался домой с завода, как вдруг, уже почти у подъезда, со мной поравнялся незнакомый автомобиль. За рулём сидел Лушин. Я махнул ему, приглашая подняться ко мне в квартиру, но он энергично замотал головой и жестом показал, чтобы я сел в кабину. Едва я захлопнул дверцу, он нажал на газ, и автомобиль с рёвом сорвался с места.

Лушин теперь работал шофёром в военной прокуратуре при Реввоенсовете и случайно узнал, что на меня заведено дело как на бывшего царского офицера, уклоняющегося от службы в Красной Армии. Уже выписаны ордера на обыск и арест. Он пытался перехватить меня ещё на заводе, но мы разминулись.

Я попросил Лушина высадить меня у Курского вокзала и первым делом позвонил себе на квартиру. Там меня уже ждали. Надо было немедленно бежать из Москвы. Я купил билет до Нижнего Новгорода и выехал в тот же вечер.

В Нижнем находилось отделение отцовской пароходной компании. Сама компания была национализирована, но пароходы по-прежнему ходили под нашим именем. Штат сотрудников практически не изменился, только бывшие начальники стали подчинёнными, а бывшие подчинённые – начальниками. Должность директора теперь занимал человек, работавший раньше младшим судовым клерком. На моё счастье, мы были знакомы, даже несколько раз вместе охотились. Он устроил мне билет на пароход до Перми и снабдил деньгами.

Пароход шёл по Каме, и всю неделю меня не покидало ощущение, будто из ада последних лет я вновь попал в рай прошлой жизни. В каютах – чистота и уют, еды вдоволь, и чем дальше мы отплывали от Москвы, тем более мирной становилась картина. Но стоило высадиться в Перми, как всё вернулось на круги своя.

Поезда в Омск не ходили, так как на подъездах к городу шли бои[55]. Знакомые инженеры, которых я встретил в Перми, подтвердили, что ситуация с железнодорожным сообщением аховая. Чехи, служившие в австрийской армии и попавшие в русский плен, сформировали особый Чешский корпус, не признававший советскую власть. В ответ на требование разоружиться они подняли мятеж и захватили Казань, откуда теперь с боями пробивались к Транссибирской железной дороге, чтобы по ней добраться до Владивостока, а оттуда – домой[56].

Справившись с расписанием, я обнаружил, что на север поезда отходят без перебоев, и решил попробовать добираться окольным путём. Мне сказали, что из Надеждинска в Омск можно сплавиться по рекам[57].

До Надеждинска я добрался без приключений и по совету проводника остался ночевать в поезде, благо это была конечная остановка. Однако стоило мне прилечь, как по вагону пошёл военный патруль, проверявший документы. Начальнику патруля что-то в моих бумагах не понравилось, и, не слушая объяснений, он отправил их с посыльным в комендатуру для получения дальнейших указаний. Я приготовился к худшему и, когда посыльный вернулся с распоряжением «препроводить товарища в пансион», решил, что речь идёт о тюрьме, и начал громко протестовать. Несмотря на все возражения, меня взяли под руки, вывели из вагона, но, к моему немалому изумлению, отвели не в тюрьму, а действительно в гостиницу. Там меня ждал не только отдельный номер, но и горячий ужин. Всё это было крайне странно, но я буквально падал с ног от усталости и решил, что самым разумным в сложившейся ситуации будет хорошенько отоспаться, поэтому поел, лёг и заснул как убитый.

Утром в дверь постучали, и горничная принесла на подносе завтрак, сообщив, что руководство завода уже давно дожидается моего пробуждения в фойе. Тут мне со всей очевидностью стало ясно, что меня принимают за какую-то важную шишку. Исполнять роль Хлестакова в разгар Гражданской войны мне не улыбалось (я слишком хорошо представлял себе, чем чревато разоблачение), поэтому, выходя из номера, я собирался объявить об ошибке. Однако сделать это оказалось непросто. В фойе на меня сразу накинулось человек шесть и стали наперебой представляться. Сколько я их ни убеждал, что я не тот, кто им нужен, – всё без толку. Продолжали настаивать, чтобы «не отказал в любезности» и «ознакомился» с работой их предприятия. Пришлось сдаться.