Мемуары изобретателя телевидения

На обратном пути тоже не обошлось без происшествий. На границе выяснилось, что у нас не хватает каких-то бумаг для въезда. Уговоры на чиновников не подействовали, и я побежал на почту отправлять срочную телеграмму ректору. За мной увязалась небольшая группа студентов. Но отнюдь не для того, чтобы помочь. Студенты заявили, что проголодались, а денег нет, и я как председатель исполнительного комитета обязан их накормить. В группе оказался один грузин, который до того разошёлся, что даже угрожал мне расправой. К счастью, до драки не дошло; все недоразумения были улажены, и мы благополучно возвратились в Санкт-Петербург.

Когда я явился с отчётом к ректору, он спросил: «Никого не потеряли?» – «Никого. Только несколько чемоданов». – «Слава Богу! – воскликнул ректор. – А то в группе, вернувшейся из Брюсселя, одного человека недосчитались. Мы обратились в Интерпол, но его до сих пор не нашли». День вручения дипломов для большинства людей воспоминание радостное. Я же долгое время не мог думать о нём без содрогания. И вот почему.

Я уже знал, что прослушал все необходимые курсы и что мой дипломный проект (разработка дизельной электростанции для сельской местности) получил положительные отзывы экзаменационной комиссии. Оставалось завершить необходимые формальности и явиться за дипломом. Я даже приобрёл форменную фуражку, которую в те времена полагалось носить российским инженерам, а один из моих приятелей пригласил меня после выпускной церемонии на пышное празднование. Однако утром торжественного дня ко мне подошёл заведующий учебной частью и сказал, что в моём зачётном табеле имеется один несданный предмет, а значит, согласно существующим правилам, диплом мне выдан не будет. Раскрыв табель, я с ужасом обнаружил, что против надписи «Богословие» в самой первой строке оценка действительно отсутствует. Как это могло получиться? В институте предмет считался второстепенным. Очевидно, не прослушав его на первом курсе, я просто о нём забыл.

Ситуация была весьма щекотливой: ведь я уже числился в списке выпускников. Заведующий учебной частью предложил мне немедленно отправиться на квартиру к преподавателю богословия и узнать, не согласится ли он поставить зачёт условно. Именно так я и поступил. Сперва преподаватель категорически отказался: он был уязвлён тем, что я забыл о существовании такого важного предмета. Но потом, узнав, что я читал и Канта, и другие книги по философии религии из обязательного списка, всё-таки сделал в табеле необходимый росчерк. Я обещал прийти к нему на экзамен через несколько дней.

С тех пор на протяжении многих лет я часто просыпался посреди ночи от повторяющегося кошмара: во время торжественной выпускной церемонии я поднимаюсь на подиум для получения диплома, а мне его не дают. Тем, кто заканчивал институт с хорошими результатами, предлагалось продолжить образование за границей. Но я рассматривал и другие возможности: остаться в Петербурге и работать в лаборатории Розинга (чего мне очень хотелось) или, как настаивал отец, вернуться в Муром и возглавить одно из его предприятий (чего мне не хотелось категорически). Не без труда нашли компромисс: отец согласился отпустить меня на один год за границу при условии, что потом я буду работать в Муроме. (Согласился ещё и потому, что незадолго до окончания института я получил травму шеи, неудачно спрыгнув со снаряда в спортивном зале. Врачи советовали проконсультироваться у зарубежных специалистов.)

Оставалось выбрать аспирантуру. С точки зрения инженерной науки наиболее престижными считались немецкие и английские школы. Однако по рекомендации профессора Розинга я решил ехать во французский Коллеж де Франс в лабораторию профессора Поля Ланжевена[11], которого Розинг лично знал и работами которого восхищался.

Навестив в Муроме родителей, я отправился в Париж. Благодаря рекомендательному письму Розинга профессор Ланжевен с самого начала отнёсся ко мне с большой симпатией, охотно зачислил в свою лабораторию, отвёл отдельную комнату и предложил решить сразу несколько научных задач. Первая заключалась в том, чтобы повторить опыт профессора Макса фон Лауэ по дифракции рентгеновских лучей кристаллами (описание этого опыта только недавно появилось в печати[12]). Я впервые слышал о рентгеновском излучении и ничего не знал об экспериментах фон Лауэ. Впрочем, тогда вряд ли кто-нибудь в полной мере осознавал важность сделанного им открытия.

Профессор Ланжевен – человек редких душевных качеств, выдающийся физик, незаслуженно обойдённый Нобелевским комитетом, – обладал удивительным даром притягивать к себе ярких и талантливых людей. Многие физики, работавшие у него в лаборатории, со временем стали выдающимися учёными. Достаточно назвать лауреатов Нобелевской премии де Бройля[13] и Перрена[14], а также Хольвека[15]. По средам все сотрудники лаборатории собирались в уютной гостиной профессора Ланжевена, пили чай и обсуждали последние новости из области физики, которая тогда стремительно развивалась. Ланжевен всегда объяснял смысл новых достижений.