Мемуары изобретателя телевидения

В Киеве было неспокойно. Ходили упорные слухи, что немцы не сегодня-завтра оставят город. Мы раздумывали, как быть дальше. Жена хотела эвакуироваться вместе с немцами, что было вполне реально. Я рвался назад в Петроград. Не договорившись, решили, что правильнее будет расстаться. Обоим казалось, что на этот раз – навсегда. Знакомая немецкая чета, оказавшаяся в Киеве, помогла жене уехать в Берлин. Мне же чудом удалось добраться до Москвы (на восток поезда в ту пору практически не ходили).

Город жил своей обычной жизнью, и я без труда отыскал Марию, которая по-прежнему работала в госпитале. Она встретила меня печальным известием: около месяца назад в Муроме скончался отец. Потрясённый, я немедленно отправился в Муром.

В маленьком Муроме дела обстояли хуже, чем в больших городах. Вообще, в провинции потрясения ощущались острее. Власть в Муроме в одночасье перешла от старых блюстителей порядка к местным Советам, состоявшим в основном из фабричных рабочих и демобилизованных солдат. Они не только отобрали всю собственность у более зажиточных граждан, но развалили все городские службы.

Люди не сразу поняли необратимость свершившихся перемен, полагая, что надо только немного перетерпеть – и привычный уклад восстановится. Вот лишь один пример.

Жил в Муроме богатый купец – крупный меценат и отец большого семейства, не раз избиравшийся городским головой. Он умер вскоре после прихода к власти большевиков. Не совладав с горем, старший сын купца запил и устроил дома дебош. Такое с ним и раньше случалось, и мать, не всегда умея с ним справиться, обычно посылала за становым приставом. Тот являлся при полном параде (грудь в орденах, усы нафабрены), усаживал сына за стол, пропускал с ним по рюмочке, беседовал по душам и укладывал спать. Решив, что при новой власти изменились только имена и названия должностей, мать послала за участковым. Тот явился с двумя помощниками и именем революции потребовал, чтобы сын прекратил дебош. Сын, естественно, послал по матушке и участкового, и революцию, после чего его выволокли во двор и расстреляли. А уже на следующий день дом и имущество покойного купца конфисковали, а все его большое семейство выбросили на улицу.

Для меня эта история имела личный характер: покойный купец был отцом той девушки, с которой мы познакомились во время разгона демонстрации в 1905 году и которая была моей первой любовью. Наш большой дом был реквизирован под музей. Матери и старшей из сестёр (к тому времени уже овдовевшей) разрешили временно остаться в двух комнатах. Я старался, как мог, убедить их переехать в Москву, но заставить их уйти из родного дома было невозможно. Это оказалось роковой ошибкой. Обстоятельства их дальнейшей печальной судьбы мне удалось выяснить лишь многие годы спустя.

От матери я узнал об ужасном конце моей тёти Марии Солиной. Она была убита в собственном доме любовником своей воспитанницы. Скорее всего, с целью ограбления: у неё была большая коллекция икон, инкрустированных драгоценными камнями.

Пострадали и другие родственники. Отец моего двоюродного брата Ивана (дядя Алексей – тот, что заботился о своих скакунах больше, чем о собственных детях) застрелился, когда лошадей реквизировали.

Мой школьный товарищ Василий вернулся с войны калекой. Перед самым уходом на фронт он успел жениться, и теперь за ним ухаживала жена. Он рассказал мне о судьбе других наших одноклассников: кто-то погиб, кто-то примкнул к белому движению. Один стал большевиком и теперь занимал какой-то важный пост в новом правительстве.

Вернувшись в Москву, я узнал, что в новую столицу вслед за большевистским правительством переехал и завод Маркони[54]. Профессор Айзенштейн необычайно обрадовался моему появлению, но предупредил, что работы нет и вряд ли скоро появится. Часть оборудования застряла в дороге, поэтому цеха стоят и лаборатория закрыта. Целые дни мы проводили в железнодорожном депо, пытаясь отыскать затерявшиеся контейнеры. Если удавалось найти, начинались проблемы с вывозом. На проходной требовался пропуск. Пропуск выписывали в конторе, куда тоже нужен был пропуск. За этим пропуском отправляли в третье место. И так бесконечно.

Обойдя все инстанции и ничего не добившись, профессор Айзенштейн в отчаянии обратился ко мне: «Попробуйте вы, Владимир Козьмич. Может, у вас получится». Я прихватил с собой одного из механиков – славного малого, старого большевика, – и мы отправились в соответствующее ведомство. «Пропуск», – сказал нам при входе красноармеец. Механик принялся что-то объяснять, но в ответ последовало: «Без пропуска не положено». «Покажи ему свой партийный билет», – шепнул я механику. Тот показал, и красноармеец вытянулся по струнке. «Это со мной», – небрежно бросил механик в мою сторону. Отныне перед нами распахивались любые двери.