Мемуары изобретателя телевидения

Несколько раз меня водили в театр на оперу и балет. Постановки были сделаны с большим вкусом, и нынешние исполнители ничуть не уступали тем, что блистали во времена моей молодости.

Навестив сестёр, я убедился, что живут они неплохо, хотя обе заметно постарели. Мой зять заведовал кафедрой в Горном институте и недавно был избран членом-корреспондентом Академии наук, что считалось очень престижно. Сейчас они с Анной ни в чём не нуждались, но было очевидно, что в прошлом на их долю выпало немало тягостей, о чём они предпочитали не вспоминать. У них подросток сын, и в целом они выглядели вполне счастливыми. Мария жила неподалёку от них. Она оставила медицинскую профессию и теперь работала иллюстратором. Вскоре после моего отъезда в 1919 году Мария вышла замуж и родила дочь. Её муж погиб во время Гражданской войны. Тогда же в Муроме скончалась и наша мать. С тех пор контакт с большинством из наших многочисленных родственников прервался.

Неделя в Ленинграде промелькнула как один день. Пора было ехать в Москву. Ровно в полночь мы с моим провожатым сели в поезд под названием «Красная стрела» и ровно в семь утра (строго по расписанию) подъехали к перрону Ленинградского вокзала столицы. Купе было уютным и чистым. В дороге угощали горячим чаем с печеньем.

Нас разместили в гостинице, где я когда-то уже останавливался. Правда, название стало теперь другим и сервис заметно испортился.

Моё расписание в Москве было таким же насыщенным, как в Ленинграде. Утром и днём – лекции, вечером – театр, в промежутке – поиск и посещение родственников.

Москва изменилась значительно больше, чем Ленинград: появилось много новых зданий, строился метрополитен. По специальному разрешению московских властей мне позволили пройти по тоннелю между двух станций. Тоннель был проложен совсем недавно, и работы в нём ещё продолжались, но даже в незавершённом виде проект поражал своим грандиозным размахом.

В Москве со мной встретился нарком связи Алексей Рыков. Начав с общих расспросов про телевидение, он поинтересовался, не согласится ли компания, в которой я работаю, построить и оборудовать в Москве телевизионную передающую станцию и продать Советам небольшую партию телевизоров. Я ответил, что являюсь лишь техническим разработчиком и заключение коммерческих сделок не в моей компетенции, и пообещал задать этот вопрос главе RCA. Покончив с деловой частью разговора, Рыков сказал: «Я слышал, вы любите театр. Во МХАТе сегодня играют «Дни Турбиных» молодого драматурга Булгакова. Мы с товарищами собираемся. Не хотите составить нам компанию?» Я с радостью согласился, не подозревая, какой сюрприз меня поджидает.

«Товарищи» Рыкова оказались инженерами из лаборатории, которую мне показывали накануне. Кого-то из них я знал раньше, с кем-то познакомился во время вчерашнего визита. Нас усадили в первом ряду. Одну из главных ролей исполнял актёр Василий Качалов. Он был настолько близко от нас и играл так блистательно, что на миг мне показалось, будто и сам я являюсь не зрителем, а персонажем пьесы. Я сидел между Рыковым и его замом и никак не мог отделаться от ощущения, что знаю этого человека. Но где и при каких обстоятельствах мы виделись, вспомнить не мог. В антракте мы разговорились, и я спросил, откуда он родом и чем занимался до революции. «Из Екатеринбурга, – ответил он. – Дантистом работал». В эту секунду я понял, что передо мной тот самый следователь с холёными ногтями, который допрашивал меня в екатеринбургской гостинице-тюрьме. На моё счастье, он меня не узнал – иначе последствия могли быть непредсказуемыми. Тем не менее, мне стало не по себе, и когда свет вновь погас, меня охватила тревога. А когда на сцене зазвучал монолог Алексея Турбина, не желающего вести юнкеров на убой, к тревоге прибавилось невыносимое чувство горечи. Как мне были знакомы все его метания и сомнения! Я ведь тоже был там, под Киевом, тоже сложил оружие, чтобы избежать бессмысленной братоубийственной бойни. Смотреть и слушать это, сидя рядом с человеком, который лишь по счастливой случайности не послал меня в Екатеринбурге на смерть, было невыносимо. Я вцепился в подлокотники кресла и не мог дождаться конца спектакля.

Из Москвы мы вылетели на самолёте в Харьков. В этом городе я до революции не бывал, поэтому не мог оценить, насколько он изменился. Гражданская авиация находилась в зачаточном состоянии: на взлётно-посадочных полосах росла трава, аэропорты мало чем отличались от пастбищ. Помню, что начав снижение, пилот заметил на взлётно-посадочной полосе несколько свиней, и ему пришлось разгонять их гудками и повторно заходить на посадку. В то же время, в одном из аэропортов я увидел несколько четырёхмоторных военных самолётов не известного мне образца.