Мемуары M. L. C. D. R.

Признаюсь, его слова меня рассмешили, хотя, спускаясь на шум, я был настроен воинственно. Теперь же, видя, что переполох уже привлек внимание множества зевак, я предложил ему уйти, пообещав самолично уладить ссору. Он не соглашался, уверяя, что мы имеем дело с дьяволом, который лишь посмеется надо мной. Я успокоил его, убедив ничего не опасаться, и мы, следуя моим настоятельным просьбам, вернулись в дом, где нашли графа д’Иля: тот заперся с одной из служанок и требовал, чтобы она с ним переспала. Я назвал себя и попросил открыть дверь, добавив, что явился от господина де Тюренна и он узнает меня в лицо, как только увидит. Ради предосторожности, чтобы он не разгадал мой обман и не начал скандалить еще пуще, мне пришлось сказать, что господин де Тюренн пока ни о чем не подозревает, однако, если этот кавардак не прекратится, можно догадаться, что об этом скажет наш мудрый полководец, не терпящий ни малейшего беспорядка; а коль скоро графу явилась прихоть позабавиться с женщинами, то завтра, если ему так угодно, их будет хоть двадцать, — но то, что он заставляет порядочного человека поставлять их ему для увеселенья, никому не придется по нраву; хорошо еще, если подумают, будто он попросту напился: но прикрывать один беспутный поступок другим по меньшей мере странно. Самое время одуматься, чтобы потом ни о чем не пожалеть.

Услышав мои увещевания, граф д’Иль утихомирился, однако, будучи из тех людей, которые, совершив глупость, ни за что не желают признавать свои ошибки, сказал, что может вести себя как ему заблагорассудится и если готов перестать скандалить, то разве что мне в угоду. Такие слова могли бы разжечь ссору еще сильнее, если бы я не вразумил его хозяина и не убедил обоих примириться, а чтобы, оставшись наедине, они снова не поругались, заставил их обменяться рукопожатием и пообещать, что завтра оба выпьют мировую. Хозяин дома, добряк, промолвил при этом, что, если я захочу, он накормит нас завтраком, и граф д’Иль, выказав более великодушия, нежели можно было от него ожидать, заявил: он тоже хотел бы этого — при условии, что вечером угощает сам. После взаимных заверений в дружбе, не дававших повода сомневаться в искренности обоих, я снова отправился спать и никогда больше не вспомнил бы ни о каких служанках, если бы некто, тоже ставший свидетелем этой свары, не рассказал о ней в армии. Поэтому над бедным графом стали потешаться: стоило только его увидеть, как все говорили: вот идет наш любвеобильный друг. Но и нам выпало не меньше позора за все, что он тогда устроил. Про меня судачили, что, заставив его отказаться от своих намерений, я проявил слабость, ведь если бы проделка ему удалась, то это вошло бы в обиход; мол, прежде чем лезть в чужие дела, мне следовало бы разобраться со своими, в другой раз они мне покажут что почем. Граф д’Иль, не выдержав постоянных подтруниваний, попросил господина де Лувуа перевести его в Каталонию, куда тоже стали посылать войска. Он думал, будто скроется там от насмешек, но, напротив, принес свою сомнительную славу и в родные края, чего, пожалуй, не случилось бы, останься он служить на прежнем месте.

Испанцы, встревоженные тем, что мы овладели Голландией, постарались перерезать нам пути и отнять у нас Шарлеруа, уже осаждавшийся голландской армией^{302}. Тем не менее, в этом они потерпели неудачу, что впредь должно было заставить их не раз подумать, прежде чем поднимать оружие против столь сильного противника. Как бы то ни было, когда граф д’Иль отправился воевать с испанцами, мы готовились к войне с императором, а так как, судя по всему, она должна была начаться в Эльзасе^{303}, господин де Тюренн ввел войска в Хагенау^{304} и Цаберн^{305}, не говоря уже о Брейзахе^{306}, где он воздвиг новые укрепления. Эти большие приготовления воодушевили военных, которые уже подумывали о своем будущем, считая, что мирный договор с Голландией оставит их без дела. Я же, слишком дряхлый, чтобы рассчитывать на успех в военной карьере, так поздно для меня начавшейся, отнюдь не был этому рад и надеялся, что с голландцами при обсуждении мирных условий проявят относительную мягкость — впоследствии это избавило бы народы от тягот войны. Но с ними обошлись так сурово, что они, вопреки своему складу, поддержали принца Оранского, возвысившегося лишь благодаря этой войне и стремившегося продолжать ее любой ценой.