Мемуары M. L. C. D. R.

Господин де Тюренн, преодолев Рейн, о чем я уже упоминал, переправился затем и через Неккар, а преследуя маркграфа Бранденбургского, форсировал также Майн^{289}. Не могу сказать, почему противник отступал, имея армию, на треть превосходящую нашу по численности, — но, боясь поражения, он поневоле оставлял свои земли беззащитными. Так или иначе, сам начав войну, маркграф первым стал заискивать и мирного договора^{290}, и ему было обещано, что его области будут освобождены, если впредь он не станет вмешиваться не в свои дела. Таким образом, вопрос с Бранденбургом был улажен, и господин де Тюренн вернулся на берега Рейна, давая отдых солдатам, столь измученным, что на них было жалко смотреть. Но отдыхать пришлось недолго: нужно было снова браться за оружие, ибо Король готовился к осаде Маастрихта; в прошлом году атаковать его он так и не решился, хотя и держал войска неподалеку, не отказываясь от таких намерений. В осаде участвовали несколько офицеров, спросивших разрешение поупражняться в стрельбе из пистолета, и он не стал им препятствовать. Среди них не было никого отчаяннее Соммардика — он не только стрелял, как остальные, но, перед лицом всей армии, отваживался и на более дерзкие выходки. Так он хотел показать свой нрав и всерьез уверял меня, что едва ли найдутся многие, кто мог бы сравниться с ним в смелости. Я лишь посмеивался, и, чтобы убедить меня, Соммардик сказал, что без лишней болтовни готов развеять мои сомнения: он предложил мне, а затем и другим, разрядить в него пистолет с трех шагов. Я ответил громким смехом; он же, видя такое пренебрежение, стал настаивать, чтобы испытали, правду ли он говорит. Я благоразумно предпочел отказаться, но он с досадой воскликнул: если я не желаю проверить, на что он способен, то пусть я хотя бы это увижу. С этими словами он направился к крепостным стенам, на расстоянии выстрела от которых паслись большие стада коров и овец, и я, сперва не понимая, что он задумал, увидел, что он хочет увести корову. Прежде чем ему удалось это сделать, неприятель выстрелил по нему больше двухсот раз — поистине забавно было смотреть, как он под мушкетной пальбой, расталкивая других коров, пытается гнать одну, а она все норовит повернуть обратно в стадо. Наконец, повеселив таким образом нашу армию, а в особенности меня, знавшего, чем вызван его поступок, он подвел корову ко мне и спросил, сомневаюсь ли я все еще в его храбрости. Признаюсь, я больше не осмелился подтрунивать над ним, увидев, какие невероятные штуки он выделывал, а лишь сказал, что он остался в живых только по счастливой случайности, а если дерзнет повторить свой трюк завтра, то наверняка будет убит.

Между тем все было готово для осады Маастрихта, во время которой, по приказу господина де Тюренна, я находился в Эльзасе и Лотарингии. Проезжая Бельфор^{291}, я понял, что тамошний губернатор слишком неопытен, чтобы защищать такую важную крепость, и не преминул доложить об этом. Так как господин де Тюренн был мудр, он ничего не ответил, но маркиз де Флоранзак, младший сын герцога д’Юзеса, не отличавшийся сдержанностью, не преминул поинтересоваться, из каких же далеких краев я прибыл, раз не знаю, что ныне вся власть у женщин; тот, о котором я донес, — брат мадам де Ментенон, верной хранительницы секретов мадам де Монтеспан, и не важно, хорошо или плохо обороняется город, лишь бы назначение губернатора устраивало возлюбленную Короля. В том же тоне он отозвался и о военном министре: якобы это он виноват, что в губернаторы назначили несведущего человека, — а чтобы развеять мои сомнения насчет господина де Лувуа, сказал: тот хочет обладать при мадам де Монтеспан таким же влиянием, каким в свое время господин Кольбер пользовался при мадемуазель де Лавальер, — поэтому и радеет о ее интересах и, как поговаривали, едва ли не больше всех постарался помочь ей достичь нынешнего положения. Удивляло то, сколь уверенно маркиз рассуждал о подобных вещах, — ибо родом он был из семьи, где чаще говорили глупости, нежели дельные вещи, — но природа иногда позволяет вырасти свежим побегам на засохшем стволе, а в случае с маркизом по своей милости явила и иное чудо: из всей своей фамилии он был первым, кого считали храбрецом. И впрямь, отпрыски семейства Юзес так редко отправлялись воевать, что «Скандальная хроника»^{292} утверждала даже, что маркиз — вовсе не из их породы.