Мемуары M. L. C. D. R.

А в это время маркграф Бранденбургский, куда более прельщенный деньгами голландцев, нежели призывами принца Оранского, дал слово прийти им на помощь, — они же не только разорвали заключенный прежде мирный договор, но и расправились со своим главным министром, заподозренным в сговоре с нами^{284}. Многие тогда попали в немилость, в том числе и Момба — мне когда-то пришлось иметь с ним дело, когда я помогал одному дворянину, моему родственнику по имени Бринон, с которым тот обошелся весьма скверно. Бринон занял у его матери десять тысяч экю, а тот потом вынудил его продать землю ценой не менее сорока тысяч франков, чтобы вернуть долг, но посулив вернуть разницу. Однако договор был составлен так хитроумно, что несчастный юноша, не искушенный в судебном крючкотворстве, дал ему расписку на сорок тысяч, полагая, что это облегчит выплату остального. На деле все вышло иначе: Момба подослал к нему каких-то кредиторов с исками, а те, еще до того, как Бринон продал землю, объявили, что он должен гораздо больше, и недостающая сумма будет удержана из той самой разницы, которая ему причитается. Бедняга снова не знал, что и делать — Момба довел его до такой нужды, что, не имея и куска хлеба, тот был вынужден прийти ко мне за поддержкой. Я переговорил с Момба; притворившись честным человеком, он пообещал уладить дело в две недели, пояснив, что в Париже у него нет денег — но он готов вернуть их в Голландии, если Бринон туда с ним отправится. Потом он злоупотребил доверием несчастного, увезя его, завербовав в свою роту и вынудив подписать все, чего добивался. Я ужасно разозлился на Момба, но ничего не мог поделать, ибо, согласно нотариально заверенным бумагам, мой родственник обязан был жить у голландцев, не возвращаясь во Францию, по меньшей мере шесть лет. Момба обрек его на нищету, не давая ни су сверх армейского жалованья.

Так как я всегда сокрушался о неудачном исходе этого дела, то не мог сдержать радости, узнав, что он получил по заслугам: обвиненный в преступлениях не менее тяжких, чем приписывали великому пенсионарию Голландии, он не был приговорен к смерти, но лишился по меньшей мере двадцати тысяч ливров ренты и был брошен в тюрьму. Между тем господин де Тюренн получил приказ выступить против маркграфа Бранденбургского, который двигался навстречу во главе двадцатичетырехтысячной армии, — но при переправе через Рейн столкнулся с сопротивлением швейцарцев, служивших в его войске: те, ссылаясь на договор с Королем, заявили, что не обязаны воевать на земле Германии. Господин де Тюренн возразил: это-де старые сказки и нечего принимать их всерьез; их офицеры были вынуждены подчиниться и велели солдатам выполнять все, что он приказал.

Он должен был обсудить некоторые дела с курфюрстом^{285} Пфальцским и послал к нему меня. Тот пожелал, чтобы я отобедал вместе с ним. У него собралось весьма достойное общество, и я оказался не единственным французом, которого он пригласил. Он хотел нас развеселить и, так как мы были к этому расположены, добился успеха. За столом с нами сидел один забавник, приводивший курфюрста в восторг некими устройствами; как они называются, я не знаю, но постараюсь описать их весьма точно, сказав, что если их вставить человеку в уши, то можно говорить ему все что угодно, не опасаясь, что окружающие это услышат. Он был из тех проходимцев, что ищут лишь развлечений, причем не имея никакой возможности их оплачивать. С ним была нищенка, которую он содержал как мог, и нередко от щедрот господина курфюрста.