Мемуары M. L. C. D. R.

С этого времени удача уже не покидала его. Еще раз она улыбнулась ему, когда раздувавшийся от гордости от того, что его брат столь приближен к Королю, Кольбер-Молеврие тоже покинул свою должность из-за отказа в значительном губернаторстве, которого добивался. Господин де Монброн, успевший к тому времени хорошо зарекомендовать себя перед маркизом де Лувуа, получил разрешение начать переговоры о ее покупке, а поскольку он женился на богатой, денег у него было для этого достаточно. Вот так за пять-шесть лет он получил капитанскую должность, однако, будучи человеком неглупым и прекрасно понимавшим свою выгоду, тотчас же оставил мушкетеров, когда Король предложил ему полк и сделал бригадиром пехоты. Я был рад, что именно на нем Король остановил свой выбор, предложив такое высокое назначение, и, поскольку мы всегда дружили, был не последним из явившихся его поздравить. Он принял меня радушно, ответив, что многим мне обязан и был бы счастлив доказать свою признательность. Растроганный, я сказал: сын моей сестры, мой племянник служит в первой роте мушкетеров — неплохо бы дать ему лейтенантский чин, если такая вакансия есть в полку или же скоро освободится. Он сразу же согласился — и то, как он это сделал, тронуло меня даже больше, чем его помощь. Тотчас отправившись к господину де Лувуа, он посвятил его в мое дело и расписал, как много достоинств у моего племянника, которого он даже никогда не видел. Причина этой любезности заключалась в том, что, когда он еще не был в больших чинах, я оказал ему одну услугу. Он встретил женщину по имени маркиза де Курводон^{276}, имевшую, по слухам, семнадцать или восемнадцать тысяч ливров ренты, и, решив, что это его счастье, заговорил с нею о замужестве. Я тоже навещал эту даму, не имея иных поводов, кроме приятного времяпровождения, — у нее всегда собиралось хорошее общество. Проникнувшись ко мне большим доверием, которым еще никого не удостаивала, она спросила меня о господине де Монброне и о его состоянии. Я ответил: что касается его самого, я готов немедленно удовлетворить ее любопытство — он человек рассудительный и имеет множество заслуг; если же говорить о материальных вещах, то мне доподлинно известно, что он имеет какое-то имущество и я могу это уточнить, если она соблаговолит дать мне несколько дней. Час спустя я разыскал Монброна и спросил, какой ответ мне надлежит ей дать, и тотчас отписал ей, стараясь закруглить сей матримониальный прожект, но мы имели дело с сумасбродкой, у которой неизвестно что в голове. Таким же манером она забавлялась с дюжиной других искателей — лишь теша их надеждой, что стремится к замужеству, тогда как они, поддавшись на этот пустяковый обман, были преисполнены серьезных намерений. Кроме того, она была стара и дурна собой и могла бы найти покупателя на свой товар, если б только приплатила, а потому она имела успех лишь у самых алчных женихов, высасывавших из нее деньги. Таким образом, спешки больше не было, а если бы вновь нашелся какой-нибудь жених, то, думаю, он не столкнулся бы с подобными трудностями.

Осада Дусбурга, роковая для Мартине, стоила жизни еще двоим людям, которые по именам, как и он, были сродни животным^{277} — в армии часто над этим потешались: то были господин Сирон, губернатор Сент-Мену, и господин Сури, майор одного швейцарского полка. Что же до меня, то я уже был далеко от тех мест, так как следовал за своим военачальником, который принял командование армией принца Конде, раненного при переправе через Рейн. Движение наших войск через голландские города походило скорее на прогулку, чем на войну. К какой бы крепости мы ни подступали, ее ворота были уже открыты или, по крайней мере, отворялись при нашем приближении. Так мы овладели множеством городов и, если бы не встретили незначительное сопротивление под Нимвегеном^{278}, пожалуй, и не вспомнили бы, что воюем. Причиной расстройства неприятельских сил была их разрозненность; кроме того, они не получали никакой поддержки от соседей — те опасались военной мощи Короля: при малейшем шаге, способном вызвать его недовольство, ока могла обратиться и против них. Самой большой печалью оказалось видеть то состояние, до которого они были доведены, — что бы там ни говорили, это не сравнимо ни с чем. Поясню, чтобы стало понятно, как обстояли дела: голландское правительство было в таком затруднении, что соглашалось принять в армию всякого, кто выказывал такое желание.

Хочется рассказать занятную историю об одном итальянце, которого великий пенсионарий Голландии^{279} спросил, откуда тот родом и знаком ли с военным ремеслом. Тот, подкрепляя свой ответ наглядным примером, выхватил шпагу и, целясь в стену, сделал несколько красивых выпадов, чтобы показать, как он суров. Пенсионарий одобрительно кивнул, но сказал ему — раз он из Италии, значит, католик.

«Да, — ответил итальянец, — я действительно католик, но шпага, которую вы видите, — истинная гугенотка и готова служить вашей стране и вашей светлости».