Мемуары M. L. C. D. R.

В окружении графа состоял некто Ла Ферте, отец будущего маршала Франции; но он был неверен своему господину. Стоило графу сделать лишь шаг — об этом тут же становилось известно кардиналу; не знаю уж как, но Ла Ферте узнал о сделанном мне предложении и незамедлительно донес. Кардинал счел меня предателем и, посмотрев недобрым взглядом, спросил, есть ли мне, что ему ответить. Я ответил — нечего, ибо он своими словами навсегда закрыл мне рот.

— Быть может, я закрыл и ваше сердце? — воскликнул он. — Неужели вы захотели мне отомстить?

— Вам, монсеньор? — ответил я удивленно, ибо по его голосу и словам хорошо понял, что он что-то знает. — Разве мог бы я даже подумать об этом — ведь вы мой господин, которому я обязан всем!

— Это мне известно, — перебил он. — И тем не менее: что у вас за дела с графом де Суассоном, что вы с ним затеваете?

Тогда я догадался, что меня кто-то выдал, и понял: лишь правда может вывести его из заблуждения.

— Монсеньор, — ответил я, — если я ничего не рассказал, то не потому, что хотел сохранить это в тайне от вас, но, после того как вы меня пожурили, я подумал, что выполнять свои обязанности лучше, не становясь при этом доносчиком. Господин граф де Суассон предложил мне перейти к нему на службу, но те, кто рассказал вам об этом, должны были передать и мой ответ на сделанное предложение — ответ, который должен вернуть мне ваше расположение, настолько он говорит в мою пользу.

— Я все знаю, — сказал господин кардинал, чтобы смутить меня, — и советую честно во всем признаться, если вы хотите получить мое прощение.

— Я не собираюсь просить прощения, монсеньор, — возразил я. — Мне хочется лишь того, чтобы вы были ко мне справедливы. Я ответил графу, что у меня уже есть хороший господин и я не хочу менять его на другого. И я стану повторять это всю жизнь, до тех пор, пока Ваше Преосвященство не откажетесь от моих услуг.

— И это все, что вы хотите сказать? — перебил меня со всей серьезностью господин кардинал. — Что ж, хорошо, только смотрите, вы очень скоро раскаетесь.

Я сказал ему все, что мог сказать невиновный человек, но поскольку он сомневался в моей искренности, то еще целую неделю даже не смотрел в мою сторону, поручив Ла Ферте еще раз все перепроверить. Ла Ферте приложил немало усилий, но узнал лишь, что переговоры со мной вел Мезьер, а это был человек столь преданный, что из него не удалось вытянуть ничего полезного. Тогда он сам обратился к принцу, чтобы узнать всю правду, и сказал, что я — отважный парень, а произошедшее в Локате — тому пример, равно как и моя преданность кардиналу, который, однако, неважно со мной обращается, и, возможно, я уже питаю к нему неприязнь; итак, вот удобный случай заполучить на службу стоящего человека, и что если он захочет, то он, Ла Ферте, поговорит со мной от его, графа, имени. Граф де Суассон, человек простой и бесхитростный, подтвердил, что Мезьер уже говорил со мной, но без какого-либо результата.

Это вернуло мне благоволение господина кардинала, но отнюдь не свободу господину де Марийяку. Напротив, Королева-мать, затевая что ни день новые интриги вместе с этим министром, окончательно его погубила. А так как оснований для его ареста было явно недостаточно, стали искать преступление, связанное с хищениями из казны, в котором при желании можно обвинить практически любого военачальника. Да и, правду сказать, может ли военачальник быть совсем уж невиновным, будучи ответственным за поступки своих солдат? Но, как ни незначителен был сей предлог, именно он послужил основой для мести кардинала. Он направил к маршалу своих официальных представителей, принявшихся терзать его бесчисленными допросами о таких пустяках, за которые разве что можно отстегать пажа, как сказал один умный человек. Маршал четко отвечал пункт за пунктом, что весьма смущало судей, — но кардинал, видя их нерешительность, напомнил, что им следовало бы тщательнее относиться к своим обязанностям, — и они, из страха вызвать его недовольство, решили всё так, как ему было нужно, приговорив маршала к смертной казни через отсечение головы, и в тот же день приговор был исполнен на Гревской площади^{51}. Зная чувствительность господина кардинала, я спросил его, можно ли мне надеть траур. Он холодно ответил, что мне вольно делать все что угодно, — это означало, что поступать так не следовало.