Мемуары M. L. C. D. R.

Если бы мне велели броситься ради него в огонь, я бы бросился с чистым сердцем и не раздумывая — так дорога была мне его милость. Но я чувствовал себя несчастным, ибо оставался лишь никчемным слугой — беднягой, который своим рвением пытается доказать, сколь усердно служит. Тем временем моя сестра вышла замуж за того, о ком я упоминал; жили они год за годом славно и добро, но Господь так и не послал им детей. Через пять или шесть лет ее супруг сделался очень набожным, и она, с удовольствием следуя его примеру, проявила такое христианское благочестие, что слава о ней разнеслась по всей Бретани. Их религиозность доходила до крайностей; в конце концов он стал священником, она — монахиней, и в то время как он посвятил себя родному краю, она удалилась в монастырь под Мёланом^{87}, где впоследствии совершила много добрых дел.

Немного времени спустя после того, как господин кардинал оказал мне милость, о которой только что шла речь, им овладела такая сильная меланхолия, что его невозможно стало узнать. Питая к нему уважение, я не мог не выказывать тревоги, и мне очень хотелось хоть чем-нибудь помочь ему. Он отвечал, что это ерунда, но сколь бы тщательно он ни скрывал свои чувства, я, в силу присущей мне прозорливости, о них догадался. С тех пор как мне выпала честь войти в число приближенных господина кардинала, я слишком хорошо изучил его и знал, что называется, до самых глубин души. Я не настаивал, но при этом видел, как его печаль лишь усиливается, а вовсе не уходит, что чрезвычайно меня беспокоило.

Это длилось не меньше двух месяцев, и я, чтобы развеять грусть, несколько раз посещал Люксембургский сад^{88}, где у меня была зазноба, которая того стоила. Чтобы не поставить под угрозу ее честь, я обычно оставлял своих слуг у ворот, а сам шел пешком. Однажды, уже собираясь возвращаться домой, я случайно заметил выходившего из сада мужчину и сразу узнал в нем того, с кем столкнулся в Брюсселе, — там к его услугам часто прибегали в секретных делах. Время было позднее, часа два ночи, и мне подумалось, что человек подобного ремесла не станет выходить заполночь просто так. Я, не мешкая, предупредил об этом господина кардинала, и тот попенял, что мне не пришло в голову проследить за этим мужчиной. Я ответил, что собирался так и поступить, но предпочел не рисковать: я ведь мог оказаться замеченным и вызвать у него подозрения. Согласившись, господин кардинал стал расспрашивать о его возрасте, цвете волос, росте — то есть обо всем, что помогло бы его узнать. Я рассказал; тотчас разослали приказ на почтовые станции, всем посыльным и почтальонам, чтобы те оповестили, если этот человек решит уехать из Парижа. Кроме того, на всех улицах расставили людей, которым наказали следить, не захочет ли он воспользоваться каким-нибудь другим экипажем.

Подумав после всех этих строгих мер предосторожности, что именно этот человек и мог быть причиной печали господина кардинала, и памятуя, что тот намеревался приставить наблюдателя к Люксембургскому саду, я вызвался оказать ему эту услугу: ведь я же знаю этого человека в лицо и от меня он не ускользнет. Кардинал ответил: да, но ведь и он может меня узнать, а это спугнет его, и он сможет скрыться. Всячески стараясь развеять его сомнения и не желая допустить, чтобы он выбрал для этой цели кого-то другого, я возразил, что тот портрет, который я нарисовал, не так точен, как мои глаза; что те, кого он туда пошлет, могут упустить незнакомца, не узнав; я же могу замаскироваться так, как только что придумал, и тот ничего не заподозрит. Он спросил, как, и я ответил: к примеру, наряжусь нищим и сяду у входа, словно жалкий калека, сам же буду всматриваться в лица прохожих. Кардинал одобрил мою затею, выразив желание взглянуть, как я смогу перевоплотиться. Тайком я разыскал два старых костыля, кое-какую одежонку, больше похожую на отрепья, и все остальное, что могло пригодиться, и изобразил нищего так убедительно, будто всегда жил подаянием. Кардинал велел мне приниматься за дело, добавив, что если я преуспею в нем, то окажу ему самую большую услугу в жизни.