Мемуары M. L. C. D. R.

Целых два года я прожил такой жизнью и проклинал ее по тысяче раз на дню. Поскольку кардинал хотел сделать из меня святошу, — а такое ремесло было мне совсем не по душе, — я, как настоящий монах, просил подаяния, трудился в саду и не имел возможности вкусно поесть. Как часто я сожалел о том, что покинул господина де Сент-Онэ и прибыл ко двору, — говоря себе, что уже давно был бы капитаном, а теперь даже не понимал, кто я такой: господин кардинал так ничего для меня и не сделал. Больше всего меня угнетало, когда при мне заговаривали о войне, — я уже говорил, что более всего стремился проявить себя на поле боя, — и стоило мне об этом только услышать, как моя тогдашняя жизнь казалась еще невыносимей.

Тем не менее я очень часто бывал у господина де Лэка; я был вхож и к нему, и к мадам де Шеврёз, как был вхож к господину кардиналу. Однажды, когда я выходил, приехали двое или трое дворян, и один вдруг пристально посмотрел на меня.

— Бог ты мой! — воскликнул он, обращаясь к остальным. — Нет сомнений — это же R. собственной персоной!

Едва услыхав свое имя, я, вместо того чтобы обернуться, быстрыми шагами пошел прочь, а выйдя, свернул в ближайший переулок. Сумку, которая была у меня за спиной, я зашвырнул за ворота какого-то дома, потом помчался к старьевщику и сказал ему на ухо, что мне нужна другая одежда и я заплачу за нее, сколько он запросит. При себе я всегда имел туго набитый кошелек — лишь в этом я не был капуцином. Желание подзаработать заставило старьевщика забыть о том, что он помогает сбежать капуцину. Он был уверен, что перед ним именно монах, попросту решивший забросить в крапиву свой клобук^{62}; но корысть взяла верх, и он продал мне вещи втридорога против их настоящей цены. Чтобы выглядеть испанцем, я купил у него рубаху, шейный платок, затем он подобрал мне парик, шпагу и сапоги, — одним словом, все, что нужно. Переодевшись, я бросился на почтовую станцию, взял лошадь и, опережая почтальона^{63}, помчался прочь из города так быстро, как мог. От страха у меня будто выросли крылья — никогда я не скакал с такой скоростью, и хотя за долгое время отвык от верховой езды и задыхался, но гнал до тех пор, пока почтальон не отстал.

Я покинул Фландрию, где меня уже начали искать, ибо тот, кто узнал меня, был конюшим графа де Шале: не будучи сообщником графа, он все же, чтобы не оказаться в тюрьме, предпочел на время покинуть Париж и укрыться в Брюсселе. Прекрасно со мною знакомый и удивленный моей личиной капуцина, он пошел было за мной, чтобы расспросить, как такое произошло, ибо у меня не было никакой склонности к монашеству. Но, увидев, как я убегаю, решил, что у меня, несомненно, есть на то причины, и рассказал обо всем маркизу де Лэку, поскольку знал, что я служу господину кардиналу. Маркиз де Лэк убеждал его, что он обознался, но тот, знавший правду, утверждал, что я именно таков, как он говорит; тогда маркиз тотчас отправился к капуцинам, где рассчитывал меня найти. Получив ответ, что я еще не приходил, он попросил настоятеля сообщить ему, когда я вернусь в монастырь. Но поскольку речь тут могла идти все-таки о государственных интересах, он отправился к эрцгерцогу, взяв с собою конюшего графа де Шале, — и удивил эрцгерцога так же, как удивился сам. Эрцгерцог приказал капитану своих гвардейцев снова справиться у настоятеля, а на всякий случай — вдобавок запереть городские ворота, чтобы преградить мне путь, если я еще не сбежал. Однако я неплохо замаскировался, чтобы обмануть тех, кого мне надлежало опасаться, и им доложили, что я, судя по всему, все еще в городе. Эти хлопоты и проволочки спасли меня: до искавших меня дошло, что мне удалось скрыться, только когда я так и не вернулся с наступлением ночи; пока же, думая, что я не покидал городских пределов, они выпустили постановление, обязывавшее под угрозой кары выдать меня; но, так как никто из горожан не откликнулся, за мной снарядили погоню. Впрочем, было уже поздно.