Мемуары мессира Д'артаньяна. Том III

С тех пор, как Голландцы, поддержанные Англией и Швецией, обязали Короля заключить Мир, многие видели медаль, изобретение которой приписывали Ван Бенингу, и где было не меньше наглости, чем остроумия. С одной и другой ее стороны было изображено Солнце вместе с этими латинскими словами: «in conspectu meo stetit Sol». Так как он звался Иисус, было ясно видно, этим хотели сказать, ни больше ни меньше, что как Иисус, он остановил ход Солнца; то есть, он остановил ход завоеваний Короля, кого сравнивали с Солнцем, потому как он избрал себе его эмблемой. Итак, все это было тем более оскорбительно для Короля, что здесь имелась доля правдоподобия. Невозможно было поверить, будто бы его Мэтры дали согласие на такую медаль, предположив, что он достаточно забылся, чтобы распорядиться ее отчеканить; поскольку, может быть, он не больше задумывался над этим, чем я, так как и со мной бывает, что я не могу ничего найти, когда целую неделю подряд мечтаю о чем бы то ни было. Но [456] уж совершенно определенно то, что была отчеканена другая, и на этот раз с их согласия, чему Его Величество нашел не меньше возражений. На ней была изображена Голландия, отдыхающая на трофейном оружии; надпись на ней гласила: «post laborem requies». Однако из страха, как бы кто-нибудь не остался в неведении, что бы все это могло означать, позаботились объяснить всему свету, будто бы она покровительствовала Королям, каких пожелали угнетать, утвердила покой Европы, каковая была бы в большой опасности без нее, и сделала тысячу других прекрасных вещей, что были истинными на самом деле; но все это невероятно оскорбляло Короля, потому как она обвинила вот так его в желании сделать все то, чему, как она похвалялась, она помешала.

Принц и Пансионер

Непонятно, как она позволила себе опубликовать все это по собственной воле, поскольку она не могла сомневаться в том, что это неизбежно навлечет на нее врагов. У нее, однако, не было никакой надобности их иметь; кроме ее слабости, проявившейся в войне против Епископа Мюнстера, она была разделена в себе самой, что было для нее еще большим злом. Гийом де Нассау, Принц д'Оранж (так как он не француз, было бы логичнее назвать его, как у нас принято, Вильгельм Оранский — А.З.), потомок Гийома, Принца д'Оранж, и Марии Английской, вместо получения в Республике ранга, что Гийом Принц д'Оранж, Граф Морис и некоторые другие из его Предков, казалось, обеспечили ему их заслугами, был воспитан Голландцами без свиты и без экипажа, ни больше ни меньше, как если бы он был сыном простого горожанина. Этот юный Принц, отпрыск стольких великих людей, и кто насчитывал среди своих предков нескольких Императоров, не чувствовал поначалу никакой обиды, потому как он не был еще в том возрасте, когда мог бы знать, если можно так выразиться, ни кто он такой, ни зачем он явился в этот мир. Но его глаза открывались по мере того, как он формировался; он собирал, не вокруг своей персоны (поскольку этого бы ему не позволили) но, по меньшей мере, от раза к разу, и как бы [457] непреднамеренно, тех, кто были привязаны к его Дому. Они первые пожалели его в том, что он столь отличен от того, кем были его предки, и так как это достаточно тяготило его самого, они решили все вместе сделать все, что они только смогут, лишь бы вывезти его из страны, столь мало пригодной для персоны его происхождения, чьи предки оказали такие великие услуги Республике.

Она имела тогда в качестве пансионера, что является титулом первого министра Государства, некоего Жана де Вита, человека разума и рассудка, если и существовал когда-либо таковой. Он был рожден врагом этого Принца, потому как его отец был посажен в тюрьму замка Лувестейн, крепости при слиянии рек Рейна и Мезы, куда запирают государственных преступников. Он обвинял в этом покойного Принца д'Оранжа, вот здесь-то и зародилась ненависть, какую де Вит перенес в настоящее время на его сына. Вся Республика питала безграничную доверенность к нему, потому как он всегда прикрывал свои чувства предлогом публичного блага. Он, к тому же, всегда остерегался вызвать зависть к себе малейшей пышностью, какой слишком частенько позволяют увлечь себя люди, когда все им удается. Хотя он и имел карету, его никогда не видели в ней в городе, разве что по проезде, когда он отправлялся в деревню; кроме этого, вся его свита состояла из простых лакеев; расположенный к каждому, приветствовавший всех подряд на улицах, простой в меблировке и за столом, наконец, живущий, как человек без амбиции, хотя он и имел, быть может, больше, чем кто-либо другой.