Мемуары мессира Д'артаньяна. Том III

Кардинал оказался столь доверчив, что принял за чистую монету все мои россказни; он мне тут же заметил, если в этом и состояло важное дело, о каком пожелал со мной побеседовать Суперинтендант, то он прекрасно показал этим, что лучше бы ему рассуждать о делах финансов, чем о тех, что касаются войны; он хотел бы, дабы тот хорошенько узнал, что пост, на каком я нахожусь, стоил больше полка Пикардии, да и всех других полков резерва Гвардии; в самом деле, если серьезно в это вникнуть, такого сорта посты хороши лишь для очень высокородных людей, чьи богатства отвечали бы их происхождению; он охотно признается вместе с ним, что гораздо раньше становятся Офицерами Генералитета с полком, чем с должностью в Доме Короля; но, наконец, каким бы ни был Офицер Генералитета, он такая малость при Дворе в сравнении с тем, кем являюсь там я в настоящий момент, что, хорошенько все оценив, он никогда не посоветует мне довериться Суперинтенданту, когда бы даже только от него зависело отдать мне этот полк. Я дал ему выговориться, потому как, чем более он горячился, тем более я убеждался в том, насколько счастливо я ввел его [134] в заблуждение. Однако я ничего не ответил на любезные предложения Суперинтенданта, потому что не успел это сделать; откуда-то возник Герцог де Меркер как раз тогда, как я собирался откровенно ему сказать, как бы я этим ни был огорчен, но я не в состоянии принять его столь учтивого предложения. Я рассчитывал даже, такого я был доброго мнения о нем, поговорить с ним в той манере, чтобы он продолжил питать уважение ко мне, хотя я ему и объявлю без прикрас, что никогда не смогу быть ему другом. Как бы там ни было, появление Герцога мне в этом помешало, и я удалился, весьма озабоченный тем, как согласовать мои склонности и мой долг. Так как, сказать по правде, я воздавал по справедливости Суперинтенданту, поскольку среди дурных его качеств имелось и бесконечное множество добрых. Эти дурные качества состояли главным образом в том, что он страдал неутомимой амбицией. Впрочем, он не был человеком особенно высокого происхождения, в том роде, что когда в нем можно подняться всего лишь до третьего поколения — в этом обстоятельстве не так уж много чести. Но он воображал о себе, тем не менее, как если бы он был непосредственным потомком Святого Людовика. Его жена была с этой стороны еще и гораздо ниже его самого; но это не мешало ей еще и превосходить его в тщеславии. В этом она была просто невыносима, и я сам слышал ее заявление однажды, якобы она ничуть не удивлена, что Мадам, жена Гастона Герцога д'Орлеана, удалилась в Блуа, потому как намного лучше стоило быть первой в его деревне, чем второй в Париже. Поговаривали даже, будто бы она вбила в голову своему мужу купить где-нибудь Государство и уехать туда доживать оставшиеся дни вместе с ней. Я не знаю, возможно, этот совет и породил у Суперинтенданта желание купить Бель-Иль и распорядиться его укрепить, но, наконец, он заключил такую сделку примерно в это же время с Герцогом де Рецем и развернул там затем общеизвестные работы. [135]

Месье Фуке сердится

Моя озабоченность по поводу того, как бы мне с честью выкрутиться из дела с человеком, столь достойно поступившим со мной, привела к тому, что я желал, лишь бы Его Преосвященство отослал меня куда угодно, дабы я не был обязан так резко порывать с ним отношения, как я просто вынужден был это сделать в настоящий момент. Я предвидел, что он снова заговорит со мной тотчас же, как только найдет благоприятный случай, и не преминет наговорить мне таких же учтивых вещей, как те, что он уже мне сказал. Он действительно сделал это в первый же раз, как меня увидел, и так как тут уже не возникла никакая персона, какая помешала бы мне объявить ему мои мысли, я ответил ему, что пребываю в отчаянии от невозможности сделаться одним из его друзей, как он того бы желал; но мои резоны к тому столь сильны, что я никак не мог от них отделаться; без этого обстоятельства я бы непременно удовлетворил мою склонность уважать и почитать его, как я, да и всякая другая разумная особа должна была бы делать; я знаю его, как такого благодетельного человека, что даже, полагаю, мне не надо больше ничего говорить, дабы он сохранил ко мне уважение, какое ему угодно было мне засвидетельствовать; моя искренность должна была бы больше понравиться ему, чем любая скрытность; особенно при виде того, как я, несмотря на необходимость, в какой я нахожусь, оставаться в партии, противной его собственной, не смог помешать себе сказать, что буду бесконечно уважать его до тех пор, пока во мне теплится дыхание жизни.