Мемуары наполеоновского гренадера

Едва мы преодолели четверть лье, как вдруг показались казаки. Они были справа – на холмах, и слева – на равнине. Но атаковать они не стали – мы находились слишком далеко. Чуть позже я наткнулся на труп лошади артиллерийского офицера с овчинным чепраком на спине. Именно эта вещь мне была сейчас крайне необходима, чтобы защитить мои бедные уши, поскольку я не мог идти дальше без риска потерять их. В наборе хирурга имелись ножницы. Я попытался отрезать кусок чепрака и сделать нечто вроде наушников, но моя правая рука замёрзла, а левая онемела. Я сильно расстроился и был в отчаянии, а тут ко мне подошёл один из солдат вильненского гарнизона. Он оказался сильнее, чем я – ему удалось отрезать чепрачный ремень. Он отдал мне половину. Поскольку ничего лучшего у меня не было, я обвернул им голову и продолжал свой путь.

Потом я услышал грохот пушек и ружейную стрельбу – это арьергард Нея сдерживал атаки русских. Те, кто не мог сражаться, кинулись бежать. Я тоже, но мои отмороженные ноги в разбитых сапогах не слушались меня. Вдобавок, вернулись боли в животе, и я остановился. Позади себя я услышал непонятный шум и упал – меня сбили с ног несколько убегавших солдат Рейнской Конфедерации. Я упал в полный рост, и тут же несколько других пробежали прямо по моему телу. Я с трудом встал, боль была адская, но я уже настолько привык к страданиям, что не обращал на это никакого внимания. Арьергард близко – если он пройдёт, я пропал, но маршал приказал стоять и сражаться, чтобы дать людям время оставить город. В распоряжении маршала было только триста человек.

Передо мной шёл человек, из моего полка – я узнал это по его плащу. Он шёл, сгибаясь под тяжестью груза на плечах, и ранца, похоже, битком набитого и очень тяжёлого. Собрав все силы, я догнал его и увидел, что грузом была собака, а человек этот – старый сержант по имени Добантон.[80] Собака, которую он нёс, была наша полковая собака, хотя я не сразу её узнал. Я удивился, увидев его несущим собаку, ведь ему и самому нелегко и, не дав ему времени на ответ, я спросил его, съест ли он собаку. Если да, то я предпочту лошадь.

– Нет, – отвечал он, – я скорее съем казака. А вы что, не узнали Мутона? У него отморожены лапы, он не может идти.

– Теперь узнал, – сказал я, – но, что вы будете делать с ним?

Я погладил Мутона правой перевязанной рукой. Он поднял голову и, похоже, тоже узнал меня. Добантон рассказал мне, что часов в семь утра, если не раньше, русские захватили первые дома в том пригороде, где мы жили. Гвардия ушла в шесть часов, и он уверен, что более двенадцати тысяч человек, офицеров и солдат, которые были не в состоянии идти, попали в руки противника. А сам он избежал этой участи из-за преданности своей собаки. Он прекрасно понимал, что рано или поздно её придётся бросить на засыпанной снегом дороге. Вечером того дня, когда мы прибыли в Вильно – когда ударил мороз двадцать восемь градусов – бедный пёс отморозил лапы, а сегодня утром, видя, что он не сможет идти, Добантон решил оставить его. Но бедняга Мутон почувствовал, наверно, что его хотят бросить, и заскулил так жалобно, что, в конце концов, он решил позволить собаке идти за собой. Но пройдя лишь несколько шагов, сержант увидел свою несчастную собаку уткнувшуюся носом в снег. Поэтому он положил его на плечи поверх ранца и в таком виде вернулся к маршалу Нею.

Далее дорогу нам преградил перевёрнутый фургон. Он был открыт, в нем лежали пустые холщовые мешки. Вероятно, он покинул Вильно накануне вечером, а сегодня утром его разграбили, думали, наверное, что он везёт муку и сухари. Я попросил Добантона остановиться на минутку (вернулась боль в животе), он согласился охотно, особенно, если учесть, что он непременно хотел отвязать Мутона.

Только мы остановились, как подъехал отряд из тридцати молодых гессенцев, входивших в состав вильненского гарнизона и покинувших город на рассвете. Они ждали маршала Нея, находясь в тридцати шагах от нас впереди и справа. Тотчас слева подошёл другой отряд всадников, около двадцати человек. Это были русские кирасиры в чёрных кирасах и белых плащах и несколько конных казаков. Они двигались так, чтобы отрезать гессенцев от нас и множества других несчастных, которые, заметив их, бросились назад, с криками: «Берегитесь! Казаки!»

Гессенцы, руководимые двумя офицерами, которые, вероятно, раньше нас заметили русских, приготовились защищаться.