Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико

Она ушла первой. Но Верико не собиралась мириться с потерей. И даже в день смерти Раневской писала:

«Дорогая моя, любимый друг, Фаина! Вы единственная, кому я писала письма, была еще Меричка – моя сестра, но ее уже давно нет, сегодня нет в живых и Вас, но я все-таки пишу Вам – это потребность моей души.

Думая о Вас, прежде всего вижу Ваши глаза – огромные, нежные, но строгие и сильные – я всегда дочитывала в них то, что не договаривалось в словах. Они исчерпывали чувства – как на портретах великих мастеров. На Вашем резко вылепленном лице глаза Ваши всегда улыбались, и улыбка была мягкая, добрая, даже когда Вы иронизировали, и как хорошо, что у Вас есть чувство юмора – это не просто хорошо, это очень хорошо – ибо кое-что трагическое Вы переводите в состояние, которое Вам нетрудно побороть, и этому помогает чувство юмора, одно из самых замечательных качеств Вашего характера.

Фаина, моя дорогая, никак не могу заставить себя поверить в то, что Вас нет, что Вы мне уже не ответите, что от Вас больше не придет ни одного письма, а ведь я всегда ждала Ваших писем, они нужны были мне, необходимы…

Я писала Вам обо всем, что радовало, что огорчало. И я лишилась этого чудесного дара дружбы с Вами, лишилась человека с большим сердцем. Моя дорогая, очень любимая Фаина, разве я могу забыть, как Вы говорили, что жадно любите жизнь! Когда думаю о Вас, у меня начинают болеть мозги. Кончаю письмо, в глазах мокро, они мешают видеть.

Ваша всегда Верико Анджапаридзе».

Сама Софико каждый раз подчеркивала, каким счастьем для нее было родиться в такой семье и столько лет находиться рядом с великим родителями.

Я, в силу возраста, не застал ни Михаила Эдишеровича, ни Верико Ивлиевну. Но почувствовать, каково это – оказаться в одном пространстве с выдающейся грузинской актрисой, – успел. А однажды даже стал свидетелем того, как Софико делала покупки на рынке. Обычном, где продают зелень, овощи, фрукты.

Не расскажу, в чем была одета Чиаурели, запомнилась лишь ее шляпка. Она вообще любила носить головной убор.

И даже рассматривая разложенные на прилавках кинзу, петрушку, укроп, лицедействовала. Не играла, не притворялась, не казалась кем-то иным. Но была Актрисой. Так, наверное, и случается с поистине великими. И конечно, это счастье – знать их и видеть.