Мемуары. Переписка. Эссе

Было это в Нижнем Новгороде (в ту пору — Горьком). Город наш очень красив, особенно его историческая часть с каменным кремлем, расположенная на крутом правом берегу Оки, на Дятловых горах, овеваемых всеми ветрами: «город семи ветров». В старину говорили: «Дома каменные — люди железные», ну а во время войны можно было сказать: «Дома каменные, и люди каменные». От горя.

В войну город опустел, было мало мужчин, молодежи. В вузы принимали без экзаменов. Холод и голод, потери и разлуки, тревожные сообщения по радио и бомбежки… Помню на улицах длинные очереди за хлебом — черные толпы на фоне белого снега. Лица людей были строги, суровы, но никакого шума, скандалов. В наши дни ненависть подчас расходится от человека во все стороны, как волны от брошенного в воду камня. Тогда ненависть была направлена лишь в одну сторону — в сторону врага. В хлебных очередях люди были объединены общей бедой и болью, ведь у каждого кто-то из близких был на фронте. Но главное, что объединяло людей, — непоколебимая вера в победу. Эта вера и предчувствие грядущего освобождения давали людям силы переносить любые испытания.

Никогда не забуду час объявления войны: мы с мамой сидим за столом, из репродуктора доносится голос Молотова. Мама опустила голову, закрыла лицо руками, рыдания душат ее. «Мама, почему ты плачешь, ведь мы победим!»

Истинное осознание трагического положения вещей пришло позднее. На перевале войны я получила мамино письмо с фронта (она была мобилизована как врач), где она пишет об освобождении Одессы и скорой победе. Теперь рыдала уже я.

С фронта в город привозили раненых. Школы превратились в госпитали, классы — в больничные палаты. Желание хоть чем-то помочь, облегчить страдания бойцов было для нас естественной потребностью, и мы, студенты театральной студии, стали частыми посетителями госпиталей. Помню, как я приходила в палату с томиком Чехова. Читать я могла часами, и в слушателях у меня недостатка не бывало: раненые из других палат стояли даже в проходах, прерывая чтение громким смехом. Именно тогда я впервые заметила, какую огромную жизненную энергию аккумулируют и излучают собравшиеся вместе и переживающие сходные эмоции люди.

Таким мощным излучателем энергии во время войны стал Горьковский театр драмы. Руководил им до войны известный театральной России народный артист РСФСР режиссер Н. И. Собольщиков-Самарин, а с 42-го года — народный артист РСФСР Н. А. Покровский.

Театр навсегда покорил меня не только силой своего искусства, но и тем, как резко он контрастировал с обыденной жизнью. Никогда не забуду, как бежала морозными вечерами по пустынным темным улицам. В городе затемнение: ни одного фонаря, ни одного освещенного окна, только яркие звезды над головой и хруст снега под ногами. Подхожу к зданию театра, открываю старинную дубовую дверь, и меня ослепляет море огней. Ярко горит старинная люстра, освещены все ложи, а со сцены летят слова Шекспира в исполнении блестящих артистов. Полный аншлаг. Люди в военной форме (а их в зале большинство) аплодируют стоя.

Много лет спустя я прочитала в одном из интервью Анатолия Папанова рассказ о его пребывании в Горьком. Папанов находился здесь после ранения. Посетив один из спектаклей Театра драмы, Папанов, по его словам, не мог забыть его десятки лет.

Такова сила искусства. Такой была атмосфера в городе в годы войны. Жизнь и смерть, победа и поражение. Молодость! Любовь! Вера! И вечная надежда!

Осенью 1943-го — зимой 1944 года по улицам нашего города ходил молодой сержант Давид Самойлов[176]. Он был здесь на переформировании. Позднее поэт вспоминал: «Я кочевал по карантинам и запасным полкам г. Горького, пока не осел к зиме в роте противотанковых ружей 7-го запасного полка».

Должно быть, в один из морозных вечеров под теми же яркими звездами он тоже открыл тяжелую дверь нашего театра или дверь другого дома и попал в море света, тепла, людности. Где-то в толпе он случайно увидел девушку высокого роста с тонкой талией и пышными волосами — студентку театральной студии. Видимо, он находился на расстоянии лишь нескольких шагов от нее. Хотел подойти, но не посмел.

И подошел через сорок лет.

А той зимой я получила письмо. Оно датировано 21 января 1944 года. И почерк, и адрес мне были незнакомы. Письмо пришло накануне дня моего рождения. Мне исполнялось девятнадцать лет, и судьбе было угодно сделать мне очень дорогой подарок.

Надо сказать, что в годы войны переписка с незнакомыми людьми была почти нормой. Конвертов не было, писали на листке бумаге и потом сворачивали его в треугольник. И эти птицы-треугольники летели из тыла на фронт и с фронта по городам и весям нашей страны.

Поэтому я не очень удивилась, получив письмо от незнакомца, но когда я прочла его, то поняла, что письмо написано рукой человека талантливого, наделенного редкой по искренности душой. Оно сразу очаровало меня. Вот его текст: