Мемуары. Переписка. Эссе

Твое интереснейшее исследование наводит на многие размышления. Блестяща глава о Есенине. Ты впервые открываешь глаза читателю на него с этой точки зрения. Боюсь лишь, что она впечатление ослабляет от рифменной «революции» 50-х гг. и опыта Евтушенко. У Есенина было гениальное звуковое чутье. Гениальное, б. м., я махнул, скажем, обостренное. Он с ходу, не задумываясь, со слуха усиливал рифму, если ощущал ее слабой, добавочными внутристрочными компонентами. Ну, к примеру:

А когда ночью светит месяц,
Когда светит черт знает как,
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

«Месяц — свесясь» — созвучие посредственное, без предударной оголосовки, но Е. двукратным повтором «светит» невероятно его усиливает. То, что ты и другие исследователи называете растворением рифмы в звуковом ряде, здесь налицо. Только почему «растворение»? Скорее усиление, даже вздорожание ее за счет добавочно рифмующих звуков.

Система стиха 20-х гг. развивалась во взаимовлиянии, взаимосвязи, взаимозаимствованиях поэтов самых разных школ. Какое бы ни было отталкивание между Мандельштамом и тем же Есениным, но первый, хоть и не сразу, б. м., незаметно для самого себя, перестроил свой рифменный ряд. Оклассичивание позднего Маяковского (ритмы и отчасти рифмы) происходило тоже не без воздействия внешних причин. М. не мог не видеть, что у Блока, Есенина, Пастернака результаты достигаются с меньшими издержками. Революция стала оглядываться на легитимизм. Межиров, конечно, как был трепачом, так им и остался. Не был Маяковский традиционным поэтом. Только дура Глушкова[250], с которой он, кажется, спал (не Маяковский, а Межиров), может возглашать на страницах «Литобоза» подобные истины.

Стих конца 30-х гг. давал очень заурядную, а подчас убогую рифмовку. Мы отталкивались от него и постепенно стали создавать достаточно емкую и насыщенную рифму. Помнится, в 43-м, попав в Ленинград, я ошарашивал своих новых знакомцев прежде всего новой для них рифмовкой. «Ленинградская школа», как ты помнишь, была консервативна. Тихонов принял меня как сына родного[251], по ряду причин, но стих из них был первенствующей, а рифма была его важнейшим компонентом. Я рифмовал в 43-м так: «выстрела — выставило», «хорошо — рожон», «ни въявь, ни в сон — тыловой гарнизон», крошево — продрогшего», «полковник — подковах», «ощерясь — через», «перерезан — перелесок» и т. д. Были рифмы другого характера, но основу и ориентировку составляли подобные приведенным. Собственно, и до сих пор я рифмую в лучших образцах именно так, хотя и несколько строже. Прогляди 2-ое издание «Василия Буслаева» — он для меня наиболее показателен, т. к. написан уже в 70-х гг.

Рифма Евтушенко, а у него есть своя рифма, что уже хорошо, не носила универсального характера. Она была спаяна с манерой его произношения стиха с эстрады. Не обладая абсолютным слухом (обрати внимание, как он постоянно ведет на пиррихиях местоимения — мои, твои, свои, если читать верно, у него прочитываются), он подчеркивает окончания, фиксирующие конец музыкальной фразой. Я назвал как-то его рифму «провисающей». Она действительно провисает в середине. Вот характерное для него стихотворение «Бабушки» — «бабушках — башенках», «заботится — безработицы», «девочка — денежка», «стряпал — странные», «Китеже — витязи», «балующим — бабушки», «свидетели — светильники», «Родионовы — Родины», «профессия — прорезываются». Рифмы традиционные и слабые (по углам — по ночам) я опустил. Рифмовка, по звуковой наполненности, хорошая, но рифмы чисто евтушенковские — это с большим, а то и полным срединным замещением: «бабушках — башенках», «девочка — денежка», «Родионовы — Родина», «балующей — бабушки». Особняком стоят «Китежи — витязи», «свидетели — светильники». Последняя рифма не будет звучать из-за своей консонатности нигде, кроме евтушенковского чтения, — он ее проговаривает речитативом.

Ergo — рифма Е. индивидуальная, универсальной ей стать мешает прочная прикрепленность к авторской манере чтения стиха. (Не в этом ли причина отсутствия преемственности рифменного стиха Маяковского.)