Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению

– И мужчины с мужчинами? – спросил Лев слишком даже оживленно.

– Да, Ваше Святейшество, мужчины с мужчинами. Мерзость.

– Ну да, конечно. Совершенно отвратительно! А что именно они делают…

– Ваше Святейшество должны поспешить уничтожить этот раковый нарост.

– Разумеется, разумеется. Но сейчас я полностью занят государственными делами. Война с Францией…

– Ваше Святейшество должны предоставить это мне. Но мне потребуется письменное поручение.

– Оно у тебя будет, Каэтан!

И у меня потемнело в глазах.

Что мне было делать? Если Каэтан примется за нас и всех уничтожит, что станет с истиной в этом мире лжи и заблуждений? Кроме того, мои друзья расстанутся с жизнью так же, как и Лаура, – страшно, в страдании, позорно. Нет! Нет, я не мог допустить катастрофы. Лев должен умереть до того, как успеет наделить полномочиями Каэтана.

Позднее Лев спросил меня:

– Что тебе известно о философии гностиков, Пеппе?

– Очень немногое, – солгал я.

– Я почти ничего не знаю. Я думал, что гностиков уже давно нет. Ведь это ересь из ранних веков веры?

– Кажется, так, Ваше Святейшество. Но к чему такая спешка? Может быть, они совсем не так опасны, как представляет вам Его Высокопреосвященство.

Лев решительно помотал головой:

– Нет, Пеппе, нельзя, чтобы они были здесь. Только не здесь, не в моем городе. Ты представляешь, что скажет этот ублюдок Лютер, если узнает? Все будет в тысячу раз хуже, чем сейчас. Я принял решение. Если они все-таки есть, то нужно, чтобы их не стало.

Так что я был вынужден тоже принять решение: нужно, чтобы Льва не стало. Он должен вступить во тьму, которая уже приняла Андреа де Коллини и Томазо делла Кроче.

Устроил я все при помощи яда, конечно, – но только не в жопе, а в вине. Достать яд было довольно просто: я уже говорил вам, что Рим – прямо-таки город отравителей. Скажем откровенно: этого товара хоть завались. Я купил порошок, который, как сказала продавшая мне его старая карга, действует наверняка, так как составлен из внутренностей жабы в смеси с волосками от выкидыша-урода и определенными травами с берегов Нила.

– Хватит нахваливать товар, – сказал я ей. – Он подействует?

– Даю слово, господин.

– И чего стоит твое слово?

– Если не подействует, принесите назад, и я сама его выпью.

Я не совсем понял логику ее ответа, но все равно заплатил пять дукатов. Старуха сказала мне, что по своему действию яд сильно напоминает малярийную лихорадку или острый приступ простуды, что превосходно подходило для моего плана.

Вечером 24 ноября 1521 года мы получили сообщение о том, что столица Ломбардии взята. Лев, Серапика, Джиберти (епископ Веронский) и я уже перебрались в Мальяну. Здесь-то секретарь кардинала де Медичи и сообщил нам эту счастливую весть. Лев проводил первую утреннюю молитву, он как раз читал слова «и избавил нас от рук врагов наших…» из Benedictus, когда ворвался секретарь. Лев обрадовался и разволновался – на самом деле он чуть было совсем не лишился сил, так что его пришлось отнести на носилках в его личные покои, где Лев и сидел, тяжело дыша, выпучив глаза и разинув рот. В Рим немедленно были посланы гонцы с приказом начать победные торжества и стрелять из пушки замка Сан-Анджело. В самой Мальяне на всю ночь устроили фейерверк в сопровождении музыки и залпов орудий. Говорят, что в Мальяне и в Риме в ту ночь одновременно были зачаты сотни детей.

Лев наблюдал за гулянием из открытого окна своей комнаты, хотя воздух был холодным. Серапика унесся смотреть фейерверк вблизи, а Лев и я сели вместе за столик у окна. Лицо Льва было в поту, руки тряслись, его переполняли эмоции.

– Может, вина, Ваше Святейшество? Весь город празднует, так что же мы?

– Да, да, давай выпьем вина.

И в его бокал я положил яд. Не знаю, какой у яда был вкус, но Лев ничего не почувствовал, хотя это и неудивительно, ведь он был так возбужден. Он залпом выхлебал содержимое бокала и налил себе еще.

Вот так просто все и произошло. После этого я заснул, только когда совсем обессилел от плача. Бедный, толстый, радостный Лев. Было так ужасно, так чудовищно грустно. Он сидел у открытого окна. Я посмотрел на него прежде, чем пойти в свою комнату, и подумал: «Он прямо как большой ребенок». Он действительно был ребенком. И в то мгновение я любил его сильнее, чем когда-либо, – любил его, нуждался в нем, хотел защитить его, обнять своими ручками, прижать его к себе, утешить. А вместо этого я дал ему яд. Есть ли предательство чернее, чем предательство любящего?

Вечером 25 ноября мы вернулись в Рим. Это был один из великолепных зимних дней, какие, вероятно, могут быть только здесь, в этом древнем, пленительном, соблазнительном, пьянящем, размалеванном городе-потаскухе: ясное голубое небо и ослепительное солнце, и при этом свежий, резкий, чистый воздух. Лев шел пешком и все дрожал. Серапика проговорил мне уголком рта:

– Ему не надо было сидеть всю ночь у открытого окна. Тебе не кажется, что он простудился?