«Мемуары шулера» и другое

В классной комнате была чёрная доска, она висела позади его стола. Но мы к ней не подходили. Он приберегал её для себя одного. И старательно выводил на ней мелом печатные буквы — неторопливо, медленней не придумаешь! Явно ничто не доставляло ему большего наслаждения, чем чередовать в буквах толстые чёрточки и тонкие штрихи. У нас было такое впечатление, что это единственное, что доставляет ему на свете истинную радость — и, надо отдать нам должное, мы с уважением относились к этой причуде — как уважают безобидные чудачества или молчаливые пристрастия. И наблюдали за этим священнодействием с чувством, которого вообще-то было бы трудно ожидать от таких малолеток, как мы, — однако, клянусь, в нём были терпимость и снисходительность.

У меня было впечатление, возможно, ложное, но вполне отчётливое, что к некоторым из своих питомцев он испытывал какие-то особенно нежные чувства. И эта привязанность проявлялась весьма необычным образом. Поскольку он знал, что лишится учеников, едва ему худо-бедно удастся обучить их тому малому, что знал сам, подозреваю, он намеренно не обременял любимчиков излишними трудами, дабы как можно дольше удержать их подле себя.

Зато питомцы, которые не удостаивались его благосклонности, уже через три месяца умели и читать, и писать. Я оставался у него целый год. И очень горжусь этим.

Кстати, возможно, именно по этой самой причине я всегда воспринимал как недругов всех тех, кто пытался силой заставить меня трудиться.

И даже сейчас, когда мне приходится слышать о каком-то ребёнке, будто он «очень отсталый», лично я всякий раз думаю, что, скорей всего, его просто очень сильно любят.

Однажды вечером дедушка, посадив меня на колени, сказал:

— Ну-ка посмотрим, как ты преуспел в грамоте!

Потом взял газету «Лё Фигаро» и, ткнув пальцем в название, добавил:

— Ну, читай!

— Эль... Е.. Лё... Эф... И.. Фи... Фига., эр... о... ро...

— И что же получается?

— Лё...

— А дальше что?

— Не знаю.

— Давай сначала.

Я послушно начал с начала, но без удовольствия и без всякой надежды.

— Эль, е, лё... Эф, и, Фи... гэ, а, га... эр, о, ро!

— Ну-ну... и что же получается?

— «Лё Голуа»! — пытаясь угадать, выкрикнул я.

Жансон-де-Сайи

Господин директор лицея

Год спустя, в 1892-м, я был пострижен и отдан в лицей. Мне купили все необходимые по списку личные вещи, нательное бельишко и прочие мелочи, а также положенный лицеистам форменный костюмчик.

Моя гордость от обладания всей этой новёхонькой и такой непривычной одеждой рассеялась довольно быстро. Воротничок жал, ботинки оказались слишком тяжёлыми, носовой платок чересчур большим — а сам я чувствовал себя совсем-совсем крошечным.

Кроме того, мне то и дело говорили, что я должен быть счастлив, что меня приняли в лицей пансионером, ведь это большая удача, и чересчур уж часто повторяли, что это должно пойти мне на пользу — всё это вселяло какую-то тревогу.

Как я буду спать там по ночам? Вот что мучило меня больше всего.

Мать и дедушка с бабушкой отвезли меня туда в экипаже, и на закате дня вручили попечениям директора лицея.

Навсегда сохраню воспоминания об этих зловещих мгновеньях. Тем более что родственники были уже не в силах более скрывать своих чувств. В глазах у них стояли слёзы, а поскольку они то и дело советовали мне «держаться молодцом», я в конце концов стал спрашивать себя, суждено ли мне когда-нибудь увидеть их снова, не решились ли они принести меня в жертву и не грозит ли мне смертельная опасность?..

Что же случилось? Почему это мои родственники вдруг утратили былое хладнокровие? Откуда вдруг это безумное желание взять меня на руки и унести назад домой? Чья тут была вина?

Вся причина была в директоре лицея. В директоре лицея, который вёл себя враждебней не придумаешь. Это говорит не маленький мальчик, но мужчина, который сохранил об этом воспоминания. А уж я-то запомнил всё, будто это было вчера. Как сейчас вижу, как он играет комедию — потому что и в самом деле играл комедию: комедию человека, который был суров, потому что так ему положено, но и справедлив, потому что так должно.

Справедлив — будто я уже в чём-то провинился!

Идиотская важность, дурацкая самоуверенность, а уж физиономия противней не придумать! А для чего все эти уловки? Чтобы нагнать страху на семилетнего ребёнка! Вот уж поистине зло от лукавого! Выходит, эти люди не любят своего ремесла? Должно быть, не понимают, в чём их предназначение? Конечно же нет, им и в голову не приходит, что профессия их могла бы стать самой прекрасной на свете. Однако им куда больше по вкусу внушать страх, чем любовь. Понятно, это и быстрей, и достается куда легче. А ведь по идее школа могла бы стать поистине райским учреждением. Разве не восхитительна сама по себе мысль собрать детей, чтобы обучать их вместе и дать возможность общаться друг с другом? Почему же тогда лицеи чаще всего напоминают тюрьму?