Мемуары шулера

Я знаю людей, которые имеют семьсот-восемьсот тысяч ливров ренты и не тратят даже четверти своих доходов. Я считаю их прежде всего придурками, и еще немного жуликами. Чек, не обеспеченный покрытием, есть банковская операция, предусмотренная уголовным кодексом, и по справедливости жестоко карается законом. Я охотно выступил бы за столь же жестокую кару в отношении лиц, владеющих капиталом, но не выписывающих никаких чеков. Человек, который копит деньги, нарушает их нормальное обращение и тем самым мешает естественному течению жизни. А по какому-такому праву?!

После такой декларации принципов спешу добавить, что через пару месяцев мне стукнет пятьдесят три, что, начав почти с нуля, я если и не взмыл слишком высоко, то прыгнул довольно далеко, что ни дня не прожил иначе, как за чужой счет — нажив таким манером не один миллиончик — и что, не испытав ни горечи, ни сожалений, теперь сижу без гроша за душой.

Итак, мне показалось, что правдивый рассказ о жизни авантюриста, какую я вел более трех десятков лет, мог бы развлечь и просветить тех немногих, кто еще способен с улыбкой оценить искренность. Вот почему я и пишу эти строки.

Вернее сказать, царапаю слово за слово, без всякого насилия над собой и исключительно для собственного удовольствия, посиживая на освещенной солнцем террасе скромного бистро, что на углу улицы Винь и улицы Буленвилье, кстати, прямо напротив очаровательного особнячка, который я построил себе в 1923 году — и потерял в 29-м из-за бубновой восьмерки.

Но не стоит забегать вперед.

Вернемся-ка лучше в Кан.

Глава четвертая Трувиль

Да, вернемся в Кан — который я покинул год спустя в июне месяце, чтобы обосноваться в Трувиле, где поступил грумом в гостиницу «Отель де Пари».

(Довиля в ту пору уже не существовало, однако вскорости ему суждено было возродиться вновь.)

Я затянул себя в тесный, зеленого сукна мундирчик, по которому, от талии к плечам, в две шеренги карабкались крошечные пуговки, а на голове, щегольски сдвинув на одно ухо, носил этакую круглую пилотку, напоминающую головку сыра «ливаро». Я очень гордился, что послужил моделью карикатуристу Каран д’Ашу. Вы ведь помните нарисованного им маленького грума, который накануне оповещал на первой странице газеты о том, какая карикатура ждет читателей в завтрашнем номере? Этот маленький грум — я. И думаю, у меня есть полное право считать себя основателем этого жанра.

Тут надо бы кое-что пояснить.

Конечно, без рассыльных, всякого рода мальчиков на побегушках не обходилась в ту пору ни одна приличная французская гостиница. Однако поручения такого рода выполняли обычно служащие, совмещающие множество различных обязанностей. Поневоле вынужденные заниматься столь малопочтенными делишками, они не всегда выглядели так привлекательно, как положено выглядеть груму. Грумы — разменная монета портье, этакие живчики. Надобно быть безбородым юнцом, чтобы сквознячком пролетать через двойные двери. Более того, лучше даже и вообще-то лица не иметь, чтоб не узнавали — грум и грум. Надо быть просто этаким мундирчиком, в распоряжении всех и вся, готовым услужить любому — опрометью несясь от одного к другому, в пару минут преодолевая — вверх-вниз, вниз-вверх — лестницы шестиэтажного отеля — никогда на месте и всегда там, где нужен!

Успеть поднять зонтик, прежде чем он коснется земли, поднести зажженную спичку в тот момент, и ни секундой позже, когда курильщику приспичит затянуться, не вытаскивая часов, сказать кому-то точное время — в общем, я виртуозно проделывал все эти маленькие трюки, сам развлекаясь от души. Для меня это была игра, и утехам моим конца-края не было!

Однажды вечером граф Греффюль, которому я, уж не припомню, на какой вопрос, ответил: «Слушаюсь, месье», сказал мне: «Пожалуйста, называй меня „господин граф“».

Уже назавтра я всех их называл не иначе, как «господа графья»!

Грум

Слов нет, изобретение когерера, вольтметра или громоотвода принесли человечеству неизмеримо больше пользы — но, согласитесь, и моя находка была не так уж плоха. Если ты и рисковал кого-нибудь обидеть, то разве что герцогов, князей или маркизов, а много ли их было? Раз-два и обчелся. Словом, я ублажал графов и льстил всем остальным.

И то и дело слышал, как про меня говорили:

— Нет, этот парнишка просто чудо!

Я делал вид, будто краснею от смущения, и взял за привычку не спрашивать чаевых, которая, похоже, действовала безотказно, ибо всякий раз меня окликали:

— Эй, малыш…

А коли вас окликают, значит дадут вдвое больше.

Месяц спустя я уже каждого знал в лицо и величал тем титулом, какой ему полагался, или по настоящей фамилии — и тут же усвоил, что стоит тебе запомнить всех, как все тут же начинают узнавать тебя. Я выучил их всех по именам — и все они стали величать меня по имени!

У меня просто голова шла кругом от этого непрерывного водоворота клиентов. Одни остаются на неделю, те пробудут месяц, а остальные, их было больше всего, задерживались всего на пару-тройку дней — похоже, не столько людей посмотреть, сколько себя показать.