Мемуары везучего еврея. Итальянская история

В двадцатые годы, перед тем как мы уехали во Фриули, я проводил долгие часы в коровнике племянников Аннеты, сидя на соломе и слушая рассказы о жителях поселка, воевавших и погибших за то, чтобы сделать короля властелином Италии. Все они, жители Говоне, чувствовали себя обокраденными неблагодарными итальянцами, теми, кто жил к югу от реки По и кому пьемонтцы принесли единство и свободу. И они до сих пор гордились тем, что были движущей силой итальянского возрождения. Они никогда не говорили по-итальянски, и мне было нелегко уследить за их певучей речью на диалекте, близком к французскому. Но рядом с ними было приятно находиться, когда они играли в лото на горошины, лущили кукурузу, вдыхая теплый пряный воздух испарений навоза (на другой способ согреться у них не было денег), и слушать ностальгические песни альпийских солдат, к которым принадлежало большинство из них. На стенах кухни, рядом с большим камином, висели замызганные портреты короля, Кавура и Гарибальди, но никогда не Муссолини. Двое из племянников Аннеты, служившие сержантами в аристократическом подразделении конной артиллерии и, следовательно, бывшие в большей степени роялистами, чем другие, тщательно избегали упоминания его имени. Когда они говорили о Муссолини, они называли его просто «этот», и все понимали. Я-то, конечно, не понимал, да мне и не было интересно: я хотел слышать истории про «даму», которую посещал Гарибальди, когда останавливался на ночь-другую в Говоне, про трубку и трость, которые он забыл в доме местного врача, про короля Виктора-Эммануила II и красавицу Розину, с которой он потом сочетался морганатическим браком. С ней сестра Аннеты была знакома еще до того, как Розина стала графиней Вилланова. Мои родители, всегда обращавшие пристальное внимание на то, с кем я вожусь, ничего не имели против этих фермеров. Они их прекрасно знали, потому что те обеспечивали нашу семью прислугой на протяжении трех поколений. Фермеры были частью «наших людей», зимой они, как и мои родители, ложась спать, клали между простынями жаровню с горячими углями, а летом, как и мы, привешивали к кухонному потолку липучки против мух. Я знал, что мы отличались и религией, и социальным положением, и языком, и одеждой, но все равно я чувствовал, что мы — одно и то же, потому что мы все были пьемонтцами.

Не знаю, сколько жителей Говоне и по сей день чувствуют так же, может быть, и никто. Сомневаюсь даже, что они знают, почему главную улицу поселка, виа Боэтти, старожилы до сих пор именуют «Корнареа». Это странное название объясняется поведением джентльменов королевского двора, которые во время летнего пребывания короля в Говоне охотились за местными дамами, награждая их мужей и женихов «благородными рогами», corna reali.Смесь аристократической и простонародной крови, возможно, и послужила причиной того, что эта маленькая деревня, в которой не более семисот душ, породила на протяжении ста с лишним лет заметное число знаменитостей, принесших славу деревне — кто оружием, кто судейской мантией, а кто одеянием священника.