Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Кен улыбнулся:

— Можно говорить что хочешь, когда тебе копают могилу.

Он раздраженно махнул рукой.

— Ну, началось, — проворчал он. — Опять слезы. Ниагарский водопад.

Иэн заплакал. Он причитал, по его большому круглому лицу текли огромные слезы. Я сглотнул ком в горле. Отвернулся. Потом взглянул на Кена.

— Твой отец умер, — повторил старик. — Понимаешь?

— Понимаю, — ответил я и выпил чай одним глотком.

Медсестра высунула голову из-за двери и возвестила:

— Мистер Гримвуд!

Кен поднялся, поправил галстук и одернул пиджак.

— Я здесь, мисс, — ответил он.

Я смотрел, как Гримвуды исчезают за дверью врачебного кабинета. Кен повернулся и поманил меня, чтобы я тоже вошел вместе с ними.

— Зачем ему идти? — сердито спросила Трейси. — Он не член семьи.

— Да ладно тебе, — хихикнул Кен. — Пусть повеселится.

Трейси покачала головой и прикусила губу. Брат похлопал ее по руке, и мы все вместе вошли в кабинет, где доктор показал нам рентгеновский снимок легких старика, черных от первичных опухолей и туманных от жидкости, скопившейся у него в груди.

Доктор был очень любезен. Он пододвинул к Трейси и Иэну коробку салфеток «Клинекс», когда те зарыдали. Он рассказал нам, что только двадцать процентов случаев заболевания раком легких подвергаются хирургическому вмешательству, и очень терпеливо объяснил, почему химиотерапия и лучевая терапия не подходят для лечения пожилых людей на такой поздней стадии болезни. То есть он объяснил, что надежда есть. Но не сегодня, не в этом кабинете и не для этого старика.

— У вас есть около девяти месяцев, — сказал доктор.

Иэн и Трейси приподнялись на стульях и крепко обнялись.

Я сжал книгу обеими руками.

Но Кен Гримвуд сидел с сухими глазами.

— Спасибо, доктор, — сказал он. — Можно мне теперь идти домой?

В тот день я действительно разглядел в нем твердость духа. Не ту твердость, которой я всегда восхищался — которая придавала ему и другим людям, как он, силы противостоять нужде, войне, раку и смерти, — а другую твердость, наверное, лучше назвать ее жесткостью, которая держала его детей на расстоянии, а жену немного в страхе, неважно, насколько сильно она любила.

Словно что-то внутри его навсегда застыло и никогда не оттает и до этого никогда не добраться. Возможно, это было одно и то же — твердость духа и жесткость, и, возможно, это всегда было одним и тем же.

Наверное, он чувствовал, что моего отца там нет, но мне казалось, что мой старик что-то бормочет мне. Я почти ощущал его дыхание с запахом «Олд спайс», «Олд Холборн» и коричневого эля. И я видел его — десять тысяч раз видел, как он ужинает перед телевизором, держа тарелку на коленях, и помнил один особый вечер, когда его лицо окаменело от ярости, потому что я сказал ему, что мой брак распался, а потом, ближе к концу, я помнил вечера, когда он лежал в больничном отделении, весь обколотый морфином, но все равно неустрашимый, твердый, как гранит, совершенно не переносящий слез и любых прикосновений.

Поэтому старик Кен ошибался.

Мой отец был здесь, и ему было хорошо.

15

Мы с Сид были дома одни.

Это был один из тех редких моментов покоя, которые иногда снисходят на любое занятое семейство. Когда у вас вдруг оказывается свободное время, а в доме тишина и все дети разбежались.

Субботнее утро, и внезапно оказалось, что сегодня мне нечего делать. Пэт прислал короткую эсэмэску, отменив наш поход в Дом кино на режиссерскую версию фильма «Мост слишком далеко». Пегги отправилась на занятия сальсой. А Джони еще не вернулась от подружки, у которой осталась ночевать.

Я поставил две чашки кофе на маленький столик в гостиной. На столике лежал каталог с солидным кухонным оборудованием — холодильники, в которых можно хранить столько канапе, чтобы накормить тысячу гостей, и тому подобное.

Я уселся на диван с экземпляром «Рейсинг пост».

Мне было хорошо. Спокойно. Я обратил внимание на заметку о том, что Призрак Марли плохо выступил в трех последних стартах, но сейчас он немного сбросил вес и собирается участвовать в бегах 1235 в Лимерике.

«Интересно, — подумал я. — Очень интересно».

Сид вошла в комнату, вытирая полотенцем волосы, мокрые после душа. Она была босая, полуодетая, длиннорукая, со стройными жеребячьими ногами, в белых шортах и черной майке. Включая фен в розетку, она опустилась на колени перед большим зеркалом, висящим на стене, и выпятила в мою сторону попку.

Зеркало было немного похоже на те, какие обычно висят в танцевальных классах. Зеркало, которое закрывает собой стену и дает тебе возможность увидеть все. И я увидел, как изменилось за эти годы тело моей жены. Она округлилась, появилось больше складочек. Это сделало время. И ребенок.

Мне нравилось, какой она была раньше, и мне нравилось, какой она стала теперь. Как бы то ни было, сейчас она мне нравилась больше. Сид всегда была очаровательной, но она из тех женщин, которые с возрастом еще больше расцветают. И она выглядела потрясающе в своих белых шортиках и черной майке, с мокрыми растрепанными волосами. Я почти забыл о Призраке Марли, который будет участвовать в бегах в Лимерике.