— Хотел порадовать тебя, приятель, — проговорил он. — Завтра в Гудвуде на Чайниз-Рокс ставят три к тридцати, и это наверняка. — Он взглянул на Синга Рана, устроившегося в своем любимом кресле. — Что здесь странного?
Мягкое золотистое лицо повернулось ко мне, выражая молчаливое удовольствие.
— Двадцать пять к одному, — сказал он, и Кен торжествующе захихикал.
— Поставь все, что у тебя есть, — посоветовал он. — Один тип из букмекерской конторы подсказал. Верно, Синги?
— Ты звонил мне десять раз посреди собеседования о приеме на работу, — сказал я, все еще пытаясь понять. — Почему ты не взял трубку, когда я перезванивал?
— Наверное, оглох, — сказал он.
— Что?
— Не слышал. Глухой.
— Ты можешь говорить нормально? — взревел я. — Все эти звонки — из-за какой-то идиотской лошади…
Он ощетинился.
— Это не какая-то идиотская лошадь, дорогуша, — сказал он. — Это Чайниз-Рокс, три к тридцати в Гудвуде. И если ты на него не поставишь, это будет твой проигрыш.
Он потряс своей «Рейсинг пост» и прищурился на меня с таким же удивленным презрением, какое иногда я видел на лице отца, и его взгляд говорил о том, что он точно знает, как работает этот мир, в то время как я продолжаю искать к нему инструкцию.
Дождливым вечером в понедельник в кинотеатре было наполовину пусто. Я покачал головой и с раздражением зачавкал попкорном. Я не мог в это поверить.
Новая копия фильма «Семь самураев», и все, кого он привлек, — это кучка любителей Куросавы и несколько влюбленных парочек, обнимающихся и жующих обязательный попкорн? Когда семь самураев столкнулись с бандитами, которые терроризировали сельчан, я увидел светящиеся в темноте экранчики мобильных. Невероятно.
Выйдя из кино, я спросил себя, что бы сделал Пэт. Наверное, сказал бы, что это не идет ни в какое сравнение с «Великолепной семеркой», а я бы возразил, что это очень глупая точка зрения, потому что вестерн с Юлом Бриннером и Стивом Маккуином — всего лишь голливудский римейк японского оригинала. А Пэт лукаво усмехнулся бы и сказал — конечно, но в первую очередь фильм Куросавы был задуман как дань уважения Джону Форду.
Но Пэта здесь не было.
Я стоял перед зданием кинотеатра, дрожа от вечернего холода, и чувствовал, как урчит в животе. Если я пойду домой, то, хорошенько обыскав новый холодильник, найду там сашими и моллюсков, а мне хотелось тост с сыром. Поэтому я направился к пиццерии в дальнем конце Айлингтон-Грин, но остановился, не войдя внутрь, потому что увидел знакомое лицо.
Питер сидел в пиццерии у окна вместе с женщиной и двумя детьми. Нет, с тремя, потому что женщина держала на руках младенца.
Она выглядела как упрощенная копия Джины, как ее младшая сестра.
Высокая, яркая, но без сияния, которое излучала Джина. Я смотрел, как она одной рукой покачивает младенца, а в другой держит кусок чесночного хлеба. Двое старших детей вели себя очень прилично. Они ели мини-пиццу, болтая ногами под столом. Их отец поднес к губам бутылку пива «Перони». Но, заметив меня, застыл, не донеся бутылку и полуоткрыв рот.
Он повернулся к своей семье. Сделал большой глоток.
А я стоял и смотрел на него, потому что хотел, чтобы он знал: я все видел. Хотел, чтобы он смутился.
Даже сейчас часть меня защищала Джину. Нелепо, я понимаю. Я продолжал смотреть на него до тех пор, пока женщина не подняла на меня глаза — на психа, прижавшегося носом к стеклу пиццерии, — и тогда я отвернулся.
Мне все еще хотелось есть, но я прошел по всей Аппер-стрит, не найдя, где утолить голод. Там была любая еда, которую можно себе вообразить. Тайская кухня, мексиканская, китайская — все, что угодно. Но везде было полно семей и влюбленных парочек. Я шел до самого дома с протестующе бурчащим животом, хотя мне казалось, что надо только дойти до следующего ресторана.
Но это трудно, когда ты — один.
— Не снимай пальто, — сказала Сид.
Она была в ванной на первом этаже, одетая в зимнее пальто, которого я раньше не видел. На нем был воротник из искусственного меха, и Сид была похожа в нем на героиню «Доктора Живаго». В руке у нее был фонарик, которым она светила на бойлер. До меня дошло, что при каждом выдохе из моего рта идет пар. В доме было как в морозильнике.
Я заглянул ей через плечо. Бойлер был тихим, как труп. Снизу на нем была панель с цифровым дисплеем, на котором светились красные буквы.
— Что это означает? — спросил я.
Она не взглянула на меня. Помолчала.
— Это означает «ошибка», Гарри, — ответила она, и мое имя в ее устах прозвучало как эвфемизм выражения «тупой хренов идиот».
Она погасила фонарик и повернулась, все еще не глядя на меня. Провела рукой по волосам и вздохнула.
— Я вызову кого-нибудь утром, — сказал я. — Посмотрю в «Желтых страницах». Поищу в Google. Я все улажу.
Она протиснулась мимо меня, и я подумал об отце. Если бы он был жив, я бы уже позвонил ему, и он был бы счастлив извлечь на свет божий свой ящик с инструментами.
Мой отец был из тех, кого называют «мастер на все руки». Меня же можно было назвать «мастер-ломастер».