Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

У нее не было уже обоих передних зубов. Тот, который шатался, выпал, когда она ела сэндвич, а следующий — тут же за компанию. Наверное, он держался слабее, чем она думала, вовсю расшатывая первый. И теперь, когда она улыбалась, молочные зубы по бокам торчали, как клыки.

— Я почищу зубы, — сказала она. Ее озорная улыбка делала ее похожей на моряка, сходящего на берег в увольнительную. — А ты приготовь книжку.

— Идет.

Она педантично выполняла обязательные ритуалы перед тем, как идти спать. Надев пижамку и почистив оставшиеся зубы, она обходила всех, кто был в доме, и говорила, что любит их. Но никого не целовала, потому что в этом году целоваться считалось неприличным. Затем она отправлялась в свою комнату, и я читал ей книжку. Пока она устраивалась под пуховым одеялом, я искал на книжной полке что-нибудь подходящее.

Джони была в том возрасте, когда принцессы и сказки уже неинтересны, а книжки про влюбленность в мальчиков читать еще рановато. Мы с женой делали слабые попытки заинтересовать ее сериалом «Ханна Монтана» или фильмом «Классный мюзикл», но когда Джони смотрела телешоу или DVD, ее оставляли равнодушной все эти белые зубы, заранее записанный смех и актеры-подростки, пытающиеся говорить так, словно играют в пьесе Нила Саймона. Джони никогда не увлекал этот дрянной американский мусор. Поэтому я старался подбирать для нее классику.

Страшные несчастья. Взрослые-убийцы. Злые мачехи. Красивые девочки, которых отводят в лес, чтобы зарезать. Девушки, которым дают снотворные снадобья и кладут в стеклянные гробы. Все для того, чтобы после книжки семилетней девочке снились хорошие сны.

Сегодня был черед «Авроры».

Мы устроились — Джони в постели, я на кресле. Я как раз дошел до того места, где Брайер Роуз поняла это было довольно просто), что добрый крестьянский мальчик и принц Филип — одно и то же лицо, когда Джони зевнула, откинулась на подушку и подняла руку, чтобы я остановился.

Долгое время — несколько лет — Джони боялась злой ведьмы Малефисент, и я сперва подумал, что она хочет остановить меня, пока я не прочитал, как коварная ведьма меняет одежду.

Но дело было в другом.

— Они все заканчиваются одинаково? — спросила дочь. — Истории про принцесс. Начинаются немножко по-разному, а заканчиваются все одинаково. Принц их спасает, они женятся и живут долго и счастливо.

Я улыбнулся и закрыл книжку.

— Да, это правда, — кивнул я. — Конец всегда один.

Мне захотелось поцеловать ее в щеку, но я знал, что это запрещено. Поэтому просто погладил Джони по голове:

— Ты уже выросла из подобных историй.

Она свернулась калачиком, и я укрыл ее одеялом до подбородка.

— Охренительно, — сказала моя семилетка, и я проклял тот день, когда Кен Гримвуд оказался у нашей двери.

Элизабет Монтгомери сидела в машине, остановившейся перед школой.

Машина была прямо перед нами, когда я затормозил, чтобы выпустить Пэта. Я знал, что он тоже ее увидел, потому что он весь подобрался, словно кролик, внезапно осознавший, что выбежал на скоростное шоссе.

Элизабет Монтгомери в школу привез не отец. Разве что у ее отца на руке была татуировка в виде колючей проволоки и в своем «БМВ» с форсированным движком он в половине девятого утра слушал на всю мощность включенных «Киллерс». Хотя я подозревал, что в этом паршивом современном мире возможно все.

Пэт, окаменев, сидел на пассажирском месте.

— Наверное, ее брат, — проговорил я, но не успел закончить фразу, как язык водителя оказался в ухе Элизабет Монтгомери, и она засмеялась и увернулась.

— Больше похоже на кузена, — сказал я.

Мне хотелось сказать: «Эй, малыш, не переживай так. Не говори сразу: “Мое сердце разбито”. Почему бы просто не поиграть с этим, как в мини-футбол? Живи дальше». И еще мне хотелось сказать: «Ты встретишь дюжину таких, как Элизабет Монтгомери. Даже сотню».

Но я ничего не сказал, потому что знал — это все неправда.

Моему сыну почти пятнадцать, и Элизабет Монтгомери — его любовь на всю жизнь.

И мне снова захотелось дать ему пару мудрых советов.

Я хотел сказать ему что-нибудь глубокомысленное о мимолетной природе желания или о том, что человеку, которого беспокоит все, в результате больнее больше всех. Я хотел поговорить о любви. Но все, что я мог сказать, свелось бы к тому, что ему надо забыть Элизабет Монтгомери. А я знал, что он не сможет этого сделать.

Поэтому я сказал:

— Я видел Джину.

Он вздрогнул, услышав имя матери. Вздрогнул, словно от изумления. Собственно, так оно и было.

Он отвернулся от Элизабет Монтгомери, сидящей в машине перед нами, и взглянул на меня. И я увидел, что его глаза такого же цвета, как у его матери. Голубые, как Тихий океан. Голубой цвет, как на обложке каталогов «Тиффани». Необыкновенный голубой цвет.

— Что значит — ты ее видел?

— Она приехала из Японии, — ответил я.

— В отпуск? — спросил он.

— Навсегда. Вернулась в Лондон. Она хочет тебя видеть.