Менахем-Мендл. Новые письма

У наших евреев ничего не начинается без склоки… А о молодежи и говорить нечего, взяли себе моду, о чем бы ни зашла речь, добираются до «языка», и начинается раздор. Заговорят ли об академии в Стране Израиля[255], первое дело — язык, на каком языке то есть нужно учить? Заговорят о колониях в Аргентине[256] — опять язык, на каком языке нужно там разговаривать? Заговорят о хедерах в «черте»[257] — опять-таки перейдут на язык. Это главное. Кто говорит — святой язык, кто говорит — русский, кто говорит — польский, кто говорит — испанский, кто говорит — турецкий[258]. Только ни о каком идише никто и слышать не хочет. Идиш — Боже упаси! Только услышат слово «идиш» — из них дух вон! И может быть, они не так уж неправы, потому что как же это будет выглядеть, если евреи вдруг будут говорить на идише?.. Послушай-ка, красиво получится, если начнутся раздоры из-за языка, на каком языке то есть нужно говорить в той новой стране, которая в Африке? И еще красивей будет, когда выгнанные из деревень евреи, которые сейчас находятся у вас в Касриловке, приедут, Бог даст, в новую еврейскую страну, а им велят говорить или на африканском, или на святом языке, или даже на русском, лишь бы не на идише! Это будет называться не «сотворит отмщение народам»[259], а «сотворит отмщение иудеям»… Перевернутый мир, перевернутые люди с перевернутыми головами! Я рассчитываю, если на то будет воля Божья, быстренько взяться за этих людей, проветрить им мозги… Но сейчас для этого неподходящее время. Ужас, что творится. Гоняют, сажают, душат, глушат, давят, лают, травят, жгут, выставляют, тычут в нас пальцами и смеются над нашими горестями… Вот ты пишешь мне, например, о несчастьях, которые случились у вас с Шарогродскими и Гортовыми, которые так ужасно нелепо погибли, бедняги. Что ты вообще знаешь, глупенькая? Это же малая малость по сравнению с тем, что сейчас творится в мире!

Возьми, например, историю, настоящий содом, которая случилась здесь у нас неподалеку, около Варшавы, в деревеньке Понтев, ты об этом, верно, уже прочитала в газете? Польские мужики, злодеи, взяли и подожгли еврейский дом, полив прежде стены керосином, никому не дали спастись, да еще и стояли, смеялись и смотрели, как евреи поджариваются, — и так в дыму и пламени погибло восемь душ! Нынче настало такое время, глупенькая, время издевательств и насмешек, время крови, и воды, и яда, и вероотступничества, и железных розог… Но для нас это не ново, мы переживали времена и похуже, большие беды, и эти, даст Бог, переживем, с Божьей помощью, увидишь!..

Короче говоря, дорогая моя супруга, сама видишь, что мне здесь, слава Богу, хватает забот и я не вовсе погрузился, как ты говоришь, в дела с турком. Но поскольку у меня нет времени, буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог здоровья и счастья. Поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями

от меня, твоего супруга

Менахем-Мендла

(№ 125, 15.06.1913)

16. Менахем-Мендл из Варшавы — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо десятое Пер. В. Дымшиц

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!

Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!

Затем, дорогая моя супруга, да будет тебе известно, что в думу я не лезу, с депутатами дела не имею и пустозвонов терпеть не могу. Я держусь того мнения, что те милые люди, которые хотят нам добра и заявляют, что мы не таковы, какими нас ославили, трудятся понапрасну — я полагаю, что для нас их речи, напротив, величайшее зло. Если бы я, к примеру, был депутатом среди прочих депутатов Государственной думы, я бы предложил Пуришкевичу с Марковым и Замысловским[260], чтобы они выступили как можно пространней, и, когда бы они наговорились, я бы только тогда встал и холодно сказал бы им так: