Менахем-Мендл. Новые письма

Во-вторых, пишу тебе, дорогой мой супруг, что твой новый план насчет кофейни, которую ты хочешь открыть в Варшаве, мне что-то не нравится. Знаешь почему? Потому что из этого ничего не выйдет. Поговорят, поговорят, да так все и останется, как было. Таков любой общинный сход. Думаешь, у нас лучше? Наши касриловцы по своей натуре такие же. Сперва загорятся, а как дойдет до дела, так моя хата с краю. Еще хорошо, если не кончится оплеухами. Как говорит мама: «В Писании сказано, будь между евреями хоть капелька согласия, Мессия уже давно бы пришел…» Особенно это касается таких дел, где без денег не обойтись. Вечная история: как зайдет речь о звонкой монете, так все богачи в городе вымирают, точно рыба, когда река пересохла. Такая уж у них, у богачей, натура. Ни себе, ни людям, зато стоит появиться ребе, знахарю, хазану, доктору, проповеднику, погорельцу, иерусалимцу[334], побирушке, черт знает кому — так ему тут же понесут отовсюду рубли. Поди пойми, откуда в городе взялось столько денег? Вот как раз на той неделе приехал к нам один раввин, то есть он такой же раввин, как я — раввинша, только выдает себя за раввина, принесло его откуда-то из Белоруссии! Приехал, остановился не где-нибудь, а на постоялом дворе у Ханы-Малки-скандалистки и растрезвонил, что приехал то ли знахарь, то ли доктор, который больных исцеляет, детей делает здоровыми и крепкими, продлевает всем жизнь — чуть ли не мертвых воскрешает! Во всех синагогах и бесмедрешах повесил списки того, от чего он лечит, — там тебе какие хочешь болезни. Хочешь — лихорадка, хочешь — головная боль, хочешь — сердечная, желудочная или глазная. Если у кого плохо с ногами либо с печенью, или желчные камни, или застарелый эрматиз[335], или изрядная чахотка с кашлем, или просто паралич — пускай приходит к нему, он ему дарует полное исцеление, подарил бы ему Бог болячек за всех евреев. Видел бы ты его, этого ханжу: борода, пейсы, ходит в какой-то кацавейке, цицес висят аж до колен, все время молится, голос слаще сахара, с женщинами разговаривает издалека, болячку бы ему, да побольше, в глаза не глядит, чтоб у него самого глаза повылазили, дает каждому каких-то травок, завернутых в бумажку, дал бы Бог ему скорую погибель, повторяет раз десять, чтобы принимали натощак и ни о чем не думали, и, главное, молча, и все это сопровождает добрыми пожеланиями, и улыбается, и вздыхает, и берет, сколько дадут, чтоб его холера забрала, почти не торгуясь, разве только знает, что больной может дать, да не хочет… Ты спросишь, откуда же он знает, кто может дать, кто — не может? Тоже мне загадка! На то есть на свете Хана-Малка, чтоб у нее болячка на лице вскочила! Тот лекарь наверняка половину выручки отдавал этой скандалистке, чтоб ей эти деньги на врачей потратить, но открылось это только потом. Сперва никому и в голову не приходило спросить, в чем дело, почему эта скандалистка носится как угорелая, трубит по всему городу про чудо чудное, диво дивное и клянется, дескать, так бы ей в жизни посчастливилось, аминь, как тот знахарь, который у нее остановился, прямо на ее глазах одной щепоткой травок вылечил девятнадцатилетнего парня, который кашлял так, что за две улицы слышно было, и ребенка, больного сухоткой, никто уж и не верил, что он выживет, и женщину, у которой все болело, и другую, которая сипела как несмазанное колесо, и еще одну, у которой шея была, не про меня будь сказано, свернута набок, а глаза-то, батюшки, сколько больных глаз он уже успел исцелить! Так трещала эта Хана-Малка-скандалистка, чтоб ее разразило как фараона с Аманом, вместе взятых. Знаете, дескать, что вокруг него творится? И пошла, и пошла! А пуще всего — про глаза, про примчавшихся из деревень: они, бедняги, хотят в Америку, да боятся из-за глаз, вот и валят валом к нему со своими глазами — кто с больными, кто со здоровыми, а он помажет им глаза какой-то водичкой — и готово!